Феликс Гра - Марсельцы

Громкие крики «Да здравствует нация!», которыми мы приветствовали разрыв гранат, испугали наших противников. Им показалось, что лестница взорвана и сейчас обвалится. В смятении метались они во все стороны, как затравленные звери, и в неописуемой суматохе окончательно теряли голову. Одни из них с перепугу бросались прямо на наши штыки, другие перелезали через перила и кидались вниз, разбиваясь о плиты вестибюля…

Пользуясь этой сумятицей, мы ступенька за ступенькой взбирались по лестнице, коля и рубя немногих защитников ее — швейцарцев и гренадеров, — которые не покинули своего поста.

И вот мы уже на площадке второго этажа. Но — странное дело! — чем больше убитых врагов мы оставляли за собой, тем больше новых противников возникало перед нами!

Но тут Пелу снова бросил две гранаты в кучу аристократов, которые продолжали еще защищать площадку второго этажа.

Это решило дело: оставшиеся в живых аристократы либо бежали во внутренние апартаменты дворца, словно стая крыс, спугнутая кошкой, либо сдались на милость победителя. Поздно сдаетесь, друзья! Все равно вам некуда было бежать! Бедных наемников-швейцарцев, национальных гвардейцев, гренадеров из крестьян, из ремесленников, из рабочих — мы узнавали по рваной одежде, по грубому белью, по истасканной обуви. Этим мы дарили жизнь. Но дворянам, графам и маркизам, в рубашках с кружевами, в шелковых чулках, — этим не было пощады! С ними расправа была короткая — сабля в живот, пуля в лоб — и за окно! «Передай привет австрийцам, гадина!»

В этот день выгодно было носить одежду из грубой ткани и иметь мозолистые руки:

«Ты рабочий? Дитя народа? Кричи, черт тебя побери: «Да здравствует нация!» Так, а теперь становись добрым патриотом и не попадайся нам на глаза!.. Марш, марш!»

Но иначе разговаривали с пудреными париками:

«Ага, шелковые чулочки… бархатный камзол… На-ка, выкуси этот орешек!» И — бац! — пуля в лоб!

В продолжение двух часов мы работали не покладая рук, обыскивая зал за залом, покой за покоем, проходы, коридоры, службы, тупички, чердаки, лестницы, уборные. Мы выволакивали на свет бледных и дрожащих аристократов из-под кроватей, из чуланов, из шкафов, из альковов, из каминов, вплоть до крыши.

Нам казалось, что мы истребили их всех до последнего, и, усталые и измученные, мы возвращались во двор, как вдруг, проходя по маленькой лесенке, увидели плотно закрытую дверь, а перед ней на часах — аристократа.

— Здесь нет прохода! — закричал он.

Видя, что мы не намерены остановиться, он выстрелил из пистолета.

Пуля пробила шляпу Маргана, но он первый попросил пощадить жизнь этому отважному слуге тирана. Мы всем скопом навалились на аристократа, разоружили его и отпустили на все четыре стороны, хотя он наотрез отказался крикнуть: «Да здравствует нация!»

Не успел этот фанатик скрыться из виду, как мы забыли о нем и стали взламывать запертую дверь. Из-за нее доносились крики, рыдания, просьбы о пощаде… Наконец, обе створки распахнулись, и мы увидели в небольшой комнате трех придворных дам постарше и одну молодую девушку. Женщины упали на колени и умоляли пощадить их.

Одна из них подползла к капитану Гарнье и сказала:

— Заколите меня, но только пощадите эту молодую девушку, мою племянницу!

Мы были ошеломлены этим неожиданным зрелищем. Да и трудно было оставаться равнодушным, слушая женские крики и плач.

Капитан Гарнье поднял женщину с пола и сказал ей:

— Вставай, гражданка! Нация дарит всем вам жизнь!

Он приказал четырем федератам вывести женщин из дворца и доставить их в безопасное место.

Пробило полдень. Во всем огромном помещении не осталось ни одного живого врага. Ни одно стекло не уцелело в окнах. Двери все были взломаны, мебель сдвинута с места и опрокинута на пол, занавеси и драпри сорваны, запятнаны кровью. Кровь виднелась повсюду! На каждом шагу лежали трупы. Мимоходом я увидел труп графа Роберта, свесившийся из окна, на том самом месте, где предатель Сюрто прикончил его выстрелом из пистолета.

Мы вошли в спальню короля, обитую синей и белой тканью.

— Вот портрет изменника-тирана! — воскликнул Марган.

И он сорвал со стены тяжелую раму и бросил ее на пол.

Взявшись за руки, мы сплясали фарандолу вокруг портрета. Мы плевали в ненавистное лицо и пели новую песню, сложенную тут же на мотив старинного провансальского танца:

Со вчерашнего утра, если не считать хлеба, который раздавали в казарме ночью, мы ничего не ели и не пили. Но нам казалось, что мы сыты и пьяны. Мы обнимались друг с другом, целовались с храбрыми брестскими федератами и патриотами из округа Славы, которые вслед за нами вошли во дворец, и все вместе плясали фарандолу.

С песнями и плясками из апартаментов короля мы проникли на половину королевы.

Марган вытащил кровать королевы на середину комнаты и лег, утопая в мягких перинах, а мы, взялись за руки, закружились вокруг него в бешеном хороводе.

Вдруг мне пришла в голову мысль о Воклере. Я его давно не видел. Не случилось ли с ним чего? Не ранен ли он?

Взволнованный и встревоженный, я разорвал цепь танцующих и побежал по залам. Я осмотрел оба этажа, вестибюль, подвалы, выбегал в сад, во дворы. Я останавливался у каждого трупа, переворачивал раненых лицом кверху, боясь узнать знакомые и милые черты Воклера.

Повсюду патриоты — парижане братались с марсельскими и брестскими федератами, плясали, пели, оказывали первую помощь раненым товарищам. Но Воклера нигде не было.

Уже барабаны били сбор во дворе. В полном отчаянии я еще раз обежал вокруг дворца.

Вдруг в конце лавровой аллеи, у выхода из дворцового сада, я увидел двух человек, о чем-то оживленно разговаривающих. В одном из них — маленьком, сухоньком и кривобоком — я сразу узнал Планшо. Другой тоже показался мне знакомым.

Я остановился и пригляделся. Это был Сюрто. Собеседники были довольно далеко от меня.