Юлия Нестеренко - «Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

— Да уж, после их психологических пыток в НКВД любой станет врагом Советской власти, — тихо прошептал Курт, но Димпер все равно его услышал и так же тихо прошипел на ухо:

— Ты что, мало в карцере сидел, еще туда хочешь?!

— После прошлого бандитского нападения в маленьком казачьем поселке возле крепости по приказу Лагодинского постоянно находились несколько вооруженных красноармейцев с целью защиты местного населения от абреков. В Новый год на это дежурство напросился наш отряд, и полковник дал добро. На этот раз с нами отпустили также Курта с медсестрой Наташей.

Однако провести новогоднюю ночь так весело, как хотелось бы, нам не удалось.

Мы знали, что бандиты намеренно могли спланировать нападение именно с 31-го на 1-е, так как рассчитывали, что русские солдаты выпьют и расслабятся. В самой крепости караулы тоже были удвоены.

За окном выла метель, а мы тревожно вслушивались, ожидая среди ее завываний различить тревожное ржание коней и гортанные голоса бандитов. Заряженное оружие висело на стене за нашими спинами, у разбитого при взрыве и наскоро заткнутого старой подушкой окна Гюнтер поставил ручной пулемет. Майор Петров распорядился, чтобы каждый час двое из нас попеременно отправлялись на пост около дровяного сарая и кукурузной сапетки (мой дом был крайним в поселке, и наш задний двор выходил непосредственно к реке, за которой начинался горный лес). С автоматами наперевес караульные вглядывались в темную мглу, и им уже начинали мерещиться черные всадники на черных конях.

Но я был доволен уже тем, что в этот день могу быть со своими родными. Из печи доносился аромат свежеиспеченного пирога с тыквой, вопреки всему пытаясь создать атмосферу домашнего тепла и уюта; мама и сестра суетились, расставляя на столе миски с квашеной капустой и тарелки с тонко нарезанными ломтиками розоватого домашнего сала. Майор Дополнил угощение вермахтовской консервированной колбасой в круглых жестяных банках, сброшенных с самолета для диверсантов. Эти консервы даже ножом вскрывать не надо было: покрутишь вставленный в крышку ключик, и банка вскрывается, обнажая вкусное содержимое.

— Вот только выпить на Новый год толком нельзя из-за проклятых абреков, — возмущались мы с Петровым.

Полковник Лагодинский строго-настрого приказал сохранять трезвые головы, и был поднят только один тост. Естественно, он прозвучал так: «Пусть в наступающем году кончится проклятая война!»

И мы все дружно подняли граненые стаканы и чокнулись ядреным русским самогоном, такая странная компания посреди войны: русские, немцы и чеченцы. Впрочем, я давно уже понял, что ни зло, ни добро не имеют национальности. И еще я подумал, что хорошо бы встретить следующий год в том же составе, желая, чтобы никого не убили в наступающем году. Хотя я прекрасно знал, что рассчитывать на такое везение в боевой обстановке очень сложно.

— Пожалуй, из всей компании самое хорошее настроение было у нас с Наташей, ведь мы сидели рядом, и я мог незаметно для всех гладить ее руку под столом. Изредка она наклонялась ко мне, и выбившийся из ее прически локон щекотал мою щеку. И еще, слава богу, за маленьким столом было тесновато, мы сидели на деревянных лавках плотно прижавшись друг к другу, и я сквозь тонкую ткань ситцевого платья ощущал тепло девичьего тела.

Изредка Наташа по хозяйским надобностям отлучалась на кухню, и я каждый раз норовил увязаться за ней, несмотря на косые взгляды Чермоева.

В полумраке маленькой кухоньки, освещаемой лишь тусклым пламенем из открытой дверцы печи, мы украдкой целовались, и я пьянел без вина от нашей недозволенной любви; я шептал ей, что мы теперь будем вместе всю жизнь, и уж если мы смогли встретиться вот так — посреди войны, то какая же сила сможет разлучить нас?! Она прятала свое пылающее лицо у меня на груди, ее руки лежали у меня на плечах, а сердце билось часто-часто и в такт вместе с моим.

Но мы не могли задерживаться на кухне слишком долго; сняв с печи чугунок с пареной картошкой, мы были вынуждены возвращаться в горницу.

Гюнтер смотрел на нас понимающими и грустными глазами.

— Пойдем покурим, — кивнул он мне.

Надо сказать, что я толком не курил, так просто изредка баловался сигаретами. Но я понял, что это приглашение к разговору, и вышел вслед за фельдфебелем во двор. Спрятавшись от ветра за стеной сарая, мы раскурили самокрутки с крепчайшим деревенским самосадом; я закашлялся от густого, дерущего горло дыма и предпочел выбросить в снег свою «козью ножку».

— Курт, ты в курсе, что большевики не одобряют контакты советских девушек с немецкими солдатами? — начал Гюнтер.

— Да, но ты же видишь, что сам Лагодинский смотрит на это сквозь пальцы, чего же нам беспокоиться?! — пожал плечами я.

Задумчиво пуская вверх колечки табачного дыма, Гюнтер медленно проговорил: «Знаешь, я понял, что Лайсат кокетничала со мной по приказу полковника. Лагодинский достаточно циничен, чтобы использовать любые средства для достижения своих целей. То, что для тебя священное чувство любви, — для него лишь средство держать тебя на коротком поводке. Подумай об этом! Даже ваш будущий ребенок, которого ты ждешь с таким нетерпением, может стать средством шантажа…»

— Какие ужасные вещи ты говоришь! — отмахнулся я. — я знаю, что Наташа искренне любит меня.

— Да, и чекисты искренне считают нас своими боевыми товарищами, — странным тоном продолжил фельдфебель.

— Ну, русские сами так нам говорят, и это действительно почти так. Но некоторые трения между нами неизбежны, я их прекрасно понимаю: ведь многие русские потеряли своих близких на этой войне.

— Ладно, не стоит продолжать этот разговор, — буркнул Гюнтер, растаптывая на земле окурок. — Пошли в дом.

Пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку, мы вошли в хату и пробрались на свои места за столом. Вся компания с аппетитом уминала рассыпчатую, исходящую паром картошку и закусывала ее хрустящими бочковыми огурцами. Фитиль керосиновой лампы был прикручен почти до предела, чтобы свет не был виден с улицы и невозможна была прицельная стрельба по окнам, поэтому сидели практически в полной темноте. Патефон, периодически заедая, наигрывал: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» Потом мелодия закончилась, и игла с тихим шипением сползла с пластинки.

— Настала моя очередь идти в караул. Я вышел на улицу и занял свой пост возле кукурузной сапетки. Начавшаяся вечером метель постепенно стихала, но снег продолжал падать густой стеной, и уже в нескольких метрах ничего не было видно. Самая бандитская погодка! Я повыше поднял воротник полушубка, опустил уши у красноармейской шапки-ушанки и повернулся спиной к ветру.