Джордж Вит-Мелвилл - Гладиаторы

Нужно было немало терпения, постоянства и смирения, чтобы приблизить Мариамну к тому святому учению, к которому ее отец относился с таким презрением и ненавистью. В этом-то именно заключались препятствия, какие нужно было преодолеть первым христианам, огромного значения которых мы теперь почти и не подозреваем. Мы читаем повествования об их лишениях, гонениях, пленениях и мученичестве с чувством, смешанным с ужасом и негодованием, мы жалеем о них и изумляемся им, даже прославляем их, как вождей-героев той веры, которой предназначено было послужить знаменем единого истинного завоевателя, но мы всегда забываем о той томительной и ежедневной борьбе, которую им приходилось вести, о их домашних распрях, оскорблениях от равных и друзей, отталкивавших их, о холодных и безучастных взглядах тех, кого они больше всего любили на земле и кош должны были отвергнуть почти без надежды увидеть их снова. Многие люди способны на великий подъем духа, готовы на натиск и гибель на эшафоте, но для того, чтобы день за днем и год за годом вести непрестанную войну с самыми дорогими и близкими им людьми, с их жизненными удобствами, благосостоянием, мелочами и желаниями — для этого требуется ободряющая помощь, не находящаяся ни внутри их, ни вне, не живущая даже на этой земле, но сходящая непрестанно и непосредственно свыше на тех, кто ее достоин.

Тем не менее, пример истинного христианина, в настоящем смысле этого слова, неизбежно оказывает свое воздействие на тех, кто находится постоянно под его влиянием. Сам Элеазар любил и уважал своего брата более всего в мире, после своей веры и честолюбия, и Мариамна, кроткая и доверчивая настроенность которой представляла вполне благодарную почву для восприятия тех истин, какие Калхас не терял случая открывать ей, постепенно и почти нечувствительно прониклась мнениями и верой человека, поведение которого было столь чисто, возвышенно и исполнено доброты, к которому, кроме того, она привыкла обращаться за советом всякий раз, как встречалось затруднение, и на груди которого она находила утешения в своей скорби.

Мариамна прервала занятия Калхаса, сидевшего за пергаментом, который он редко выпускал из рук и в сирийские буквы которого он постоянно всматривался, как моряк, изучающий свою карту, отыскивая новое руководство для своего поведения в будущем и определяя уже достигнутый прогресс. Мариамна собиралась найти у Калхаса утешение в отсутствие Эски и помощь в отыскании его, хотя сама не отдавала себе отчета в своем намерении и желании. Она приблизилась к старику ласковее, чем всегда, и, видя, что он погружен в свое занятие, слегка положила свою руку на его плечо, а другой отодвинула его седые редкие волосы, нависшие на лоб.

Он поднял голову и кротко улыбнулся.

— Чего тебе нужно, малютка? — спросил он, называя ее тем именем, каким привык звать ее в детстве. — Сегодня ты, кажется, больше озабочена, чем обыкновенно. Должно быть, ты ждешь кого-нибудь? У моего брата здесь нет никаких знакомств, и кроме того отважного варвара, которого ты привела к нам два дня назад, никакой чужой человек не вкушал нашего хлеба. Ты, верно, надеешься снова увидать его сегодня вечером?

Она сильно покраснела, но, когда ее смущение прошло, Калхас не мог не заметить, что его племянница стала бледнее обыкновенного, что ее движения, всегда столь спокойные и мягкие, сделались беспокойными, тревожными и принужденными.

— Как это ты хочешь, чтобы я знала, что с ним сталось? — отвечала она. — Случай привел его сюда, и только случай мог бы снова возвратить его.

Сказав эти слова, она отвернулась, стараясь придать твердость своему голосу и взять холодный и равнодушный тон, но ее старания оказались безуспешными.

— Случая нет, — сказал Калхас, устремив на нее проницательный взгляд.

— Я это знаю, — отвечала, печально улыбнувшись, Мариамна, — знаю и то, что мы должны быть довольны, что бы ни случилось. Но бывают вещи, с которыми очень трудно примириться. Это не значит, что я хочу на что бы то ни было жаловаться, — прибавила она, инстинктивно избегая того предмета разговора, к которому ей страстно хотелось бы вернуться. — Я не боюсь решительно ничего, кроме как за жизнь моего отца, потому что мы переживаем опасные дни.

— Он в руках Господних, — сказал Калхас, — и Господь проведет его целым и невредимым через опасности, хотя бы они окружали его, как буруны окружают севшую на мель лодку, когда Адриатическое море устремляется схватить свою жертву. Успокойся, малютка. Мне тяжело видеть тебя такой беспокойной и бледной.

— Как же может быть иначе? — спросила девушка с некоторым притворством. — Как грустно быть дочерью солдата. Хотелось бы мне никогда не покидать Иудеи и никогда не приходить в Рим.

Калхас приложил все старания, чтобы утешить свою племянницу. Он пустил в ход свои бесконечные надежды, нежные чувства и покорность. В своей простоте он думал, что страх, в котором она призналась, был действительной причиной ее смущения, и постарался рассеять его.

— Дитя мое, — сказал он, — несчастия терзают Италию. Ужасы, о которых нам каждый день приходится слышать, приведут только к тому, что положение Элеазара станет более важным и менее рискованным, так как они осложняют государственное управление. О, это не малое дело держать в руке такой народ, как наш, и сохранять диадему другого. Нужно отважное сердце, чтобы извлечь меч против Иуды, нужны длинные руки, чтобы бороться с цезарем по ту сторону морей. Веспасиан недолго будет преследовать наш народ, и император, кто бы ни окружал его, я уверен, благосклонно склонит ухо к мирным предложениям, приносимым моим братом. Во всех местах легионы бунтуют против Вителлия, и гражданская война, самая ужасная из язв, разоряет провинции империи и проникает даже в Италию. Не дальше как вчера в Рим пришло известие о возмущении флота, находящегося в Равенне, и вот уже немало времени, как Кремона перешла во власть Антония, солдата-оратора, с железной рукой и золотым языком. Мы знаем — ибо таковы слова Того, Кто никогда не будет забыт, — что дом, где царит разделение, немедленно падет, и не кажется ли тебе, что теперь время благоприятно для того, чтобы износившийся эпикуреец, носящий порфиру, принял предложение, принесенное твоим отцом? События находятся в руках Божиих, я не перестану этого повторять. Но я не могу отрешиться от надежды на то, что лучшие дни скоро воссияют для Иудеи, что ее враги будут разбиты, ее войска победоносны, ее вожди… Но зачем говорить о мечте? — сказал он, неожиданно прерывая себя, между тем как его блестящие глаза и воодушевленные жесты выдавали проявлявшуюся время от времени пылкость его ума. — Наше оружие — крест, наше царство не от мира сего; наш триумф — наше смирение, и чем мы угнетеннее, тем более на самом деле возвышаемся. О, когда же придет время, когда цезарь будет принимать только принадлежащее цезарю, и все люди соединятся под одним знаменем, объединившись в одно общество, которое покроет всю землю!