Евгений Шалашов - Десятый самозванец

— Иноземцев — вон, — негромко приказал Алексей Михайлович. — Приемы послов иноземных в другое время ведутся. А эти — так и не послы вовсе, а мужики торговые…

— Так ведь на приемы-то посольские их не пущают. Вот, стало быть, я и решил по поводу пошлин переговорить. Гости аглицкие говорят, что со времен царя Иоанна им льгота была положена, — сказал Львов уже не таким уверенным тоном. Кажется, до него потихонечку стало что-то доходить…

— Платить будут англичане, как и все прочие немцы! — заявил государь вроде бы спокойно, но чувствовалось, что он потихонечку накаляется. — Тебе же, князь, — посмотрел он на смутившегося Львова, — не раз говорено было, что решения своего я менять не намерен. Ты что, уши-то навозом заткнул? Или аглицкие купцы их тебе золотом завесили? Ежели ты, князь-боярин, еще раз мой приказ обойти вздумаешь, то будешь ты не дворецким, а воеводою в Шенкурске, чтобы к англичанам твоим любезным поближе быть. Или в Тобольск отправлю медведей считать! Ну, пока-то прощаю, так и быть, по старой дружбе. Токмо, — подумав, добавил государь, — на глаза мои ты месяца два появляться не должен!

— Государь-батюшка… — проблеял было боярин, на что царь коротко рявкнул:

— Вон!

Львов, не ожидавший такой крутости от государя, которого в младенчестве учил уму-разуму, аж пошатнулся от немилости. Как же, на целых два месяца его отлучают от царской особы!

— Ух, вы, псы аглицкие! — замахнулся было князь на купцов, но был придержан за локотки комнатными дворянами и с великими почестями выведен прочь… Дворяне, сами того не ведая, спасли боярина от неминуемого бесчестия. Ведь затей князь Львов драку в близости государя, тут бы и сам государь, захоти он вмешаться, не сумел бы спасти боярина от ссылки.

«Ну, все! — запаниковал Волошенинов, никогда не видевший государя в такой ярости. — Опала! А то и плаха!»

Алексей Михайлович прошел в палату и опустился на простые кожаные кресла в углу. Вслед за ним, не дожидаясь специального приглашения, стали рассаживаться по лавкам и остальные. Степенно уселись те, кому были положены сиденья, покрытые коврами. Поближе к государю — бояре, а чуть подале — окольничие. Думные дворяне торопливо, но с должной скромностью плюхнулись на голые доски, отполированные собственными задами. Остались стоять только четыре думных дьяка. Для них, конечно же, имелась особливая скамейка в самом конце зала, вот только сесть они могли лишь по разрешению царя-батюшки. А могло и так быть, что все заседание дьяки проводили на ногах.

Государь был гневен, поэтому сесть дьякам не предложил. Леонтьев, Грибоедов и Кукин, проходившие службу в других приказах, косились на «посольского» чуть ли не с ненавистью.

Волошенинов устало потупился, приготовившись к долгому ожиданию. Однако долгая служба позволяла ему переносить тяготы стояния на ногах спокойнее, нежели другим. Вот только слабость, проклятая, еще давала о себе знать.

Обычно кто-нибудь из четырех дьяков читал вслух дела, которые требовали безотлагательного решения. Сегодня же никто из них и не знал — о чем же заседание-то? Да, похоже, что не все и из бояр были посвящены в суть дела.

Несмотря на молодость, Алексей Михайлович уже успел раздасться вширь, а шитые золотом бармы еще больше утяжеляли тело. Посему и выглядел не на свои двадцать лет, а на все тридцать пять. А при его-то саженном росте да сегодняшнем грозном взгляде боярам и прочим думцам и дышать-то было страшно! Государь медлил, а дьяки покрывались мелкими капельками пота. Наконец, решив, что он достаточно помурыжил думцев, государь изрек:

— А что, Михайло, не жмет ли тебе думская шапка? Или разленился ты?

Может, узнает кто да смеяться будет, но шапка была тесновата… За те десять лет, что Волошенинов проходил в думных дьяках, это была уже третья. Она хоть и не такая высокая, как у бояр или окольничих, и не из соболя или чернобурки, а из бобра. Он-то, конечно, в старой бы шапке походил, а то и в обычном меховом колпаке, в котором бывал в приказе, но нельзя, срамно! Уж коли пожаловали тебе чин думного дьяка, то в Думу, будь добр, являйся как положено, а не как попало! Вот пришлось недавно шить новую, которая еще не разносилась и потому давила на виски. А войлок, вставленный вовнутрь для нужной формы, давил и натирал мозоли на ушах.

— Не томи, царь-батюшка, — подал голос первый из бояр, князь Милославский, недовольный тем, что оказался в числе непосвященных. — Что случилось-то? В чем дьячок-то посольский провинился?

Бояре и окольничие передернулись. Ежели так пойдет, то Милославский в следующий раз обзовет кого-то из бояр стольником, а окольничего — стряпчим… Давно ли царский тесть, худородный дворянин Милославский сам служил в Посольском приказе, где подавал вино иноземным посланникам? А старшая-то дочка Машка ходила в лес по грибы и продавала их на рынке. А поди скажи-ка ему теперь хоть слово поперек, если Мария замужем за самим царем, а младшая — за царским наставником Морозовым! Да и не дворянин он теперь, а целый князь, хотя пес его знает, как он в князья-то пролез!

— Я, боярин Илья Данилович, не дьячок, а думный дьяк, — достойно ответствовал Волошенинов. — Дьячки, они в церкви, Господу Богу нашему служат. А я есмь грешный, государю служу. И в думные дьяки волею покойного государя всея Руси Михаила Федоровича был возведен. Ну а коли и провинился в чем, так об этом государю ведомо!

Удар был не в бровь, а в глаз! Милославского, коего при царе Михаиле звали просто Илюшкой, тогда не допустили бы и до Постельного крыльца, а не то что в Думские палаты. Мгновенно разъярившийся боярин вскочил с места и открыл рот:

— Да ты, дьяк худородный, со мной пререкаться смеешь? Со мной, с тестем государевым? Да ты…

— Хватит! — резко остановил своего тестя Алексей Михайлович, который не позволял, чтобы толковых людей обижали, пусть и ближние родичи. Тем паче — дьяка из Посольского приказа, который ходил под рукой у государя. После того как посадские убили думного дьяка Назария Чистого, Алексей Михайлович и перевел на место убитого Михайлу Волошенинова.

Бояре и окольничие с удовольствием посмотрели, как Милославский, оставшись с открытым ртом, плюхнулся на место. Поделом! А боярин из худородных, хоть и царский тесть, позволяющий себе многое, успел понять, что когда Алексей Михайлович говорит кратко и твердо, то лучше не перечить! Старый боярин Ртищев как-то решил было поучить государя уму-разуму, за что и получил такого леща, что с неделю заикался. Конечно, государь-то отходчив… Неделю будет прощения просить да подарки давать, но ведь все, кто видел, потом будут в рукав хихикать… Государь хотя и печется о благолепии, родственников слушает, но может взгреть так, что мало и не покажется…