Евгений Шалашов - Десятый самозванец

Что же, погодьте так погодьте. Слава богу, что гетман еще не додумался вводить приемные дни и предварительную запись на аудиенцию, как оно бывает в августейших домах Европы и Азии. Впрочем, не сомневался Тимофей, скоро и до этого дойдет…

Друзья уселись «годить» на широкие лавки. Конюхов, прислонившись затылком к стене, задремал, а Тимофей стал обдумывать, чего бы такого сказать гетману, чтобы тот ему поверил сразу? И не просто поверил, а дал бы ему войско для похода на Москву. Об этом он думал уже давно, с самой Италии, но толковых мыслей в голову не приходило. В итоге Акундинов решил, что лучше говорить то же самое, что твердил и полякам, и молдаванам, и туркам, и сербам…

Ждать пришлось долго. Но все когда-нибудь кончается… Когда из дверей стали неспешно выходить чубатые усачи, переговаривающиеся о чем-то своем, к ним подошел давешний казак:

— Что батьке-то доложить? Кто такие да с чем пожаловали?

— Скажи, что человек к нему прибыл, с секретарем. И есть у него к господину гетману разговор тайный, — значительно сказал Тимофей.

Парень пожал плечами и отворил дверь, крикнув в проем:

— Батька, тут русские немцы к тебе с делом секретным. Что скажешь? В шею гнать или вести?

— Зови, один хрен… — донесся из глубины негромкий басовитый голос.

В помещении было накурено так, что хоть порося вешай… Некурящий Конюхов закашлялся, а потом снял шапку и попытался с ее помощью сделать сразу два дела — оказать уважение хозяину и закрыть нос от дыма. Тимофей, иногда позволявший себе побаловаться с трубочкой, оказался покрепче, но и он сморщился до слез, рассматривая находившихся в помещении двух казаков и определяя, кто из них гетман.

Первый — мужчина средних лет в европейском камзоле, с усами, закрученными вверх по европейской же моде, сидел около маленького стола, заваленного бумагами и чернильницами. Ни дать ни взять — писарь…

Второй — грузный и уже немолодой, с двойным подбородком, вислыми усами, одетый в полукафтан с отложным воротником и широкие шаровары, хмуро чадил люлькой в открытое оконце. Видимо, это и был Хмельницкий.

— Заходьте да сидайте, — радушно предложил гетман.

Первым, не соблюдая субординацию, к ним обратился писарь:

— С чем таким тайно-секретным пожаловали, панове?

Вместо ответа Тимофей вытащил из-за пазухи многострадальный футляр и достал уже изрядно обветшавшую бумажку. Протянул ее было самому гетману, но тот хмуро кивнул писарю:

— Прочти.

Писарь, ознакомившись с бумагой, усмехнулся и все-таки передал ее Хмельницкому. Сам же пошел в угол, где стоял внушительный сундук. Покопавшись, вытащил из него свернутую в свиток бумагу, украшенную зеленой восковой печатью с королевским орлом. Развернув свиток прямо на бумажном завале, писарь сообщил:

— Из Варшавы сия цидуля пришла. Из канцелярии королевской. Как, Богдан Михалыч, сам прочтешь или вслух зачесть?

— Читай, — отозвался гетман, устало подперев голову рукой.

— От его величества короля Польского, великого князя литовского, — принялся читать писарь вслух «цидулю», — так, пропускаем… Вот… Пишут, что по просьбе государя всея Руси, так-так, пропускаем… следует немедленно задержать вора и убийцу Тимошку Акундинова, именуемого Иваном-Иоганном Каразейским-Шуйским, и Константина Конюхова… именуемого также Конюшевским, Конюховским, Конюшенко… Ишь ты… Так, приметы… — бросил Иван взгляд вначале на Акундинова, потом на Конюхова, изрек: — совпадают.

— Брешут они! — подскочил Тимофей со своего места. — Нарочно запутывают, чтобы вы им меня выдали… Что, неужто написали бы — словите-де сына Шуйского да в Москву привезите? А самозванца — так того и ловить не грешно…

— Кхе, кхе, — не то прокашлял, не то засмеялся гетман. — Брешет ведь, бисов сын, а складно брешет… А, Иван?

— Ну, не без этого… — согласился писарь, с любопытством рассматривая самозванца.

— Да почему же брешу-то? — возмутился Акундинов. — Вот грамота у вас есть. Вон на саблю мою полюбуйтесь… Прадедовская!

Тимоха, порываясь показать гетману «прадедовскую» саблю, резко рванул с себя пояс и перевязь, но был остановлен Хмельницким:

— Вижу, — кивнул Богдан Михайлович. — Знатная сабля. В прошлом году, когда ляхов у Желтых Вод порубали, казаки мне с десяток таких принесли… Иван, а у тебя-то не такая была?

Писарь недовольно пробурчал:

— Похожая. Камней, правда, поменьше было. Но моя у Тугай-бека осталась. Так ведь и не вернул, сволочь…

— Ну где ж такое видано, чтобы татарин саблю вернул? — заметил гетман, принявшийся выколачивать люльку о подоконник.

— Ох, да ни хрена себе! — распалился Тимоха. — Похожая… Вон, гляньте… — полуобнажил он клинок. — Сталь-то — настоящий булат! У кого это вы такую видали?

— У Потоцкого такая же была, — невозмутимо ответил Хмельницкий. — Да ладно, будет хвастаться-то…

— Да я это так, к слову, — слегка сник Тимофей, но, вспомнив кое-что, спросил: — А у вас, господин гетман, говорят, королевская сабля была? За храбрость дадена?

— Ну, что было — то было, — неопределенно хмыкнул гетман, разглаживая усы. Впрочем, было заметно, что напоминания о былых заслугах старику приятны.

— А сейчас-то она где? — не отставал Тимофей, почуяв слабое место Хмельницкого.

— Сломал, — вздохнул Хмельницкий. — Рубил тут гусара одного, а у него, вишь, зерцало слишком крепкое оказалось. Только рукоятка и осталась.

— Так в кузню отдай, да и все, — посоветовал писарь. — Долго ли ковалю умелому клинок-то приладить?

Хмельницкий только махнул рукой:

— Как-нибудь потом, когда руки дойдут… Это если бы мне рубиться было нечем, то да… А пока есть у меня сабля, да не одна. Ты… Иоанн… Шуйский-Каразейский, про саблю-то королевскую откуда знаешь? — поинтересовался гетман с неким, как показалось Тимохе, подозрением.

— От пана Мехловского, — пояснил Акундинов. — Сказывал он, что сотник, мол, Хмельницкий за поход на Москву саблей был пожалован.

— Это тебе тот Мехловский рассказывал, который Стась? — развеселился гетман.

— Он самый, — кивнул Тимофей. — Я у него в замке как-то гостил, когда с России бежал. Ясновельможный пан, господин гетман, очень тогда на вас обиженный был.

— Это за что же? — удивился Хмельницкий, задумавшись. — Вроде ничего плохого ему не делал.

— Он в Париж хотел съездить, а король вас туда послал. Пан Станислав зело французский язык любит.

— А! — протянул гетман. — Тогда понятно, почему он за Чаплинского встал, когда тот мой хутор отобрал… А я-то гадал — где же я старику дорожку-то перешел? А он, вишь, в Париж хотел… Интересно, где он теперь?

— Там же, где все будут, — отозвался писарь, перекрестившись. — Царствие ему небесное! Мехловский под Желтыми Водами в войске Потоцкого-младшего отрядом командовал. Мы с ним рядом были, когда нас татары окружать стали. Сильный был старик. Татары в него стрел штук пять всадили, не меньше, а он их рубил, рубил… Человек десять уложил, пока не свалился…