Евгений Шалашов - Десятый самозванец

— Да ну, чего тут скандалить-то? — пожал тот плечами. — Ну, бывает, по пьянке-то чего только не ляпнешь… Вон, сосед у меня как-то раз сказал своей бабе, что та замуж за черта вышла, так та его потом три дня святой водой поливала. А потом еще и стребовала, чтобы в церкву сходил да у попа исповедался.

— Слышь, земляк… — собирая всю пьяную волю в кулак, сказал Тимофей. — А ты вообще кто такой будешь?

— Да так, человек прохожий. Тебе-то что? — неопределенно ответил москаль.

— Не-е, — уперся Тимоха. — Ты скажи — ты кто таков есть? Имя свое скажи, род-племя…

— Ну, Иван, хватит, — попытался остановить Тимоху кто-то из соседей. — Человек как человек. Вишь, горилку проставил обществу…

— Не, господа казаки! — пьяно уперся Акундинов. — Я ж ему докажу, что я царь! Да я, если хочешь знать, сейчас же у гетмана тридцать тысяч сабель возьму да на Москву пойду! Да у меня в России город свой есть. Он так и называется — Шуя. Отсюда и мы — князья Шуйские! А вот — сабля с каменьями драгоценными, — хлопнул Тимола по клинку, — родовая! Мне еще круль польский, который Ян Казимир, деньги обещал за то, что ляхи мою отчину в смутные времена сожгли!

— Держи карман! — засмеялся кто-то из казаков. — Ляхи, они дадут, да еще и поддадут!

— Ничо! — уверенно сказал Тимофей. — И ляхи заплатят, и литовцы. [64] Город Шуя, родовая вотчина князей Шуйских, в 1609 году была разорена поляками, а в 1619-м — литовцами. Они, сволочи, за все заплатят! Добром не захотят — силой отберу!

Последняя фраза Акундинова вызвала одобрительный гогот казаков. Тимофей сел и попытался вспомнить — что там в России у него еще есть из владений! И, вспомнив, опять встал:

— Да у меня, если хочешь знать, под Путивлем имение есть — Большое Болото называется! А посреди болота замок у меня стоит, как у польского короля. А вокруг замка сад цветет, в котором птицы всякие поют да звери на цепи ходят… А в замке-то том гарем у меня есть! Там — такие гурии, которых ты даже в раю не увидишь! А дед у меня родной — наместник Вологодский да Великопермский. И мне, по деду моему, Вологда, Устюг Великий, Тотьма да Пермь с городами в кормление были отданы! Да там у меня, под рукой моей, сто тыщ сабель ходило! А если гетман мне хотя бы тридцать… нет, — махнул он рукой, — лучше сорок тыщ даст да на Руси сто, да я…

— Да ладно тебе, не заводись, — примирительно сказал все тот же сосед. — Ну, не верит человек, так и хрен-то с ним.

— А я и не завожусь! Просто, — пригорюнился Тимофей, обняв соседа, — слышать обидно, когда не верят! Грамоту ему, вишь, надо! — опять вскинулся Акундинов. — Да кто ж он сам-то такой? Пусть он нам скажет, с кем это мы пьем! А то, что горилки поставил, так и что? Много тут таких ходит. Мы что — горилки не видели?

Тимоха красивым жестом бросил на стол целый талер и крикнул шинкарю:

— Эй, братец. Ведро водки всем!

Когда трактирщик притащил здоровенную бутыль и отсчитал сдачу (обсчитал, собака!), то Тимоха, с усилием поднимая бутыль, разлил всем «друзьям» и, подняв свою чарку, сказал:

— В обычае у нас, — поклонился он окружающим, — у казаков да у тех, кто с казаками хлеб-соль делил да под сабли ляшские ходил, говорить, кто он такой да какого роду-племени! Вот я, например, Иоанном зовусь, Каразейским прозываюсь, а по фамилии — Шуйский! Вот это — Лесь Недоруба, потому как ни один лях его срубить не может. А это — Гнат Вилы, потому что поперву вилами орудовал, пока в бою себе саблю не добыл. Да я, хотя и царской крови, за орлов таких выпить хочу!

Те, кого Тимофей называл, горделиво выпячивали плечи. В эту минуту они были готовы порвать любого за своего царевича!

— Верно Иван говорит! — поддержал Тимоху Степка Крученый. — Мы вместе с ним Збараж брали. Да я с Иваном за одним бруствером сидел, ляхов выцеливал! А вот что за гостенек к нам пришел? Пусть имя нам свое скажет!

— Ну, братцы, чего же вам с имени-то моего? Зовусь — зовуткой, а величают — уткой! — попытался перевести все в шутку москаль.

— Да он же над нами смеется! — воскликнул Тимофей. — Тебя лыцари запорожские русским языком спрашивают — зовут-то как?

— А может, не русский он, а лях? — криво ухмыльнулся Гнат Вилы. — Ну-ка, говори, бисов сын! Ты — лях али не лях?

— Да вы чо, мужики?! — возмутился москаль. — Какой же я лях?! Меня Петром зовут, — начал было говорить москаль свое имя, но было уже поздно.

— Чего?! — раздался дружный вопль. — Как ты нас обозвал?!

Бородач получил в глаз от Гната Вилы и в ухо от Леся Недорубы… Потом, награжденный пинками Остапа Нечесы да тумаками Остапа Другого, вылетел из шинка, как пробка из бочки с перебродившим пивом… И пусть радуется, что дешево отделался… Надо бы ему, дураку, знать, что назвать запорожского казака мужиком — это как османа обозвать турком!

После того как выпили еще, а потом — еще, Тимоха сам не заметил, как заснул. А когда проснулся, то обнаружил, что во всем шинке на ногах уже не стоит никто. Кто валялся на полу, кто — на лавках. Даже шинкарь лежал на прилавке. Да что шинкарь! Сам Лесь Недоруба уткнулся носом в собственную недопитую кружку.

«Ну да, етишкина ж жизнь! — подумал Тимофей. — Ведь это ж надо так нажраться!»

Все-таки хватило ума проверить — на месте ли драгоценная сабля да кошель с деньгами. Все было при нем. Правду говорят, что не принято у казаков воровать у своих. Вот отобрать — это могли. Тимоху, как это обычно было после изрядного перепоя, потряхивало. Вытащив из-под носа у Недорубы кружку, он допил горилку. Полегчало. Немножко посидев, Тимофей решил-таки идти до дому, до мазанки бабки Одарки. Подумал — а не стоит ли поискать еще вудки, но передумал. «Голову поправил, а коли еще выпьешь, так и вовсе развезет. Дойду до Одарки, да там вместе с Косткой еще похмелюсь», — решил Акундинов, осторожно пробираясь между «павшими» казаками.

Возможно, этим решением Тимофей спас сегодня свою жизнь. Ну, коли не жизнь, так свободу.

Тимофей шел навеселе. Однако он уже был не настолько пьян, чтобы не услышать чьи-то шаги «Тать? — подумал он. — Или тот самый москаль?»

Дорожка, по которой он шел, петляла. После очередного поворота Тимоха встал, укрылся за ближайшим деревом и стал ждать…

Крадучись, будто кот, подбирающийся к хозяйскому салу, по дорожке шел давешний москаль. В темноте было незаметно, насколько он пострадал от казачьих кулаков, но коли шел сам, то, стало быть, не слишком…

Акундинов осторожно вытащил из ножен саблю, а когда москаль поравнялся с деревом, то рубанул по его лицу.

Москаль, опешив от неожиданности, глухо зарычал от боли и схватился руками за рану, пытаясь остановить брызнувшую кровь. Тимоха, воспользовавшись замешательством, ударил русского эфесом по голове, сбив его с ног.

Стоя над распростертым москалем, Акундинов приставил саблю к его горлу и спросил: