Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

— Вниз скорее, — подбежал к конникам Гриневич, — там человек упал.

Он одним прыжком оказался в седле и, невзирая на опасность, помчался по головоломной тропинке, полага­ясь на стальные мускулы коня и ловкость его стройных ног. Через минуту всадник с конем уже съехали, вернее скатились, в лавине песка и щебенки на зелёную луго­вину. Понадобилось несколь-ко мгновений, чтобы подска­кать к берегу широко раскинувшегося плёса реки.

Только здесь осадив коня, Гриневич начал всматри­ваться. Налево поднимались к небу исполинские красно­го гранита скалы, с которых только что он спустился столь стремительно, рискуя сломать шею себе и своему коню. Ска-лы перегораживали гигантской природной плотиной долину. Сквозь неё, через узкое ущелье, шири­ной не более двадцати-двадцати пяти саженей, вырыва­лась, словно из жёрла туннеля, блистающей могучей струей вся огромная река в золотом ореоле мельчайших брызг, в которых дрожала, переливаясь, радуга. С неслыханной силой мчался освобождённый из теснины поток и, оказавшись на просторе, вдруг смирялся; вспрыгнув затем несколькими крутыми, всё сокращаю­щимися волнами, он разливался на две-три версты в тихое прозрачное озеро, в котором отражались фиолето­вые с белыми маковками вершины горного хребта...

Ласково плескались волны вокруг ног коня, въехав­шего в воду и всё порывавшегося мордой коснуться её поверхности.

— Ну, шалишь, — сердито дернул Гриневич повод. — А где же люди?

Он разговаривал с конем и, подняв бинокль, изучал поверхность озера.

«Неужели они разбились и река разорвала их тела в клочья? Что это были за люди? Не похоже, что их бро­сили в поток... Неужели они сознательно кинулись в ревущую стремнину на верную гибель?..»

Забыв о том, что он один, что кругом его подстерега­ют всякие неожиданности, весь охваченный беспокой­ством за судьбу неизвестных ему смельчаков, Гриневич настороженно изучал слепяще-блистающее зеркало реки, девственную поверхность которой не морщил ни малей­шими рябинками ветерок.

Почему Гриневич решил, что он видел не беспомощ­ных жертв, а мужественных смелых людей! Да потому, что только сейчас он припомнил детали, на которые сначала не обратил внимания. Человек, кинувшийся в реку, обнимал руками что-то круглое и большое, похожее на подушку.

— Гупсар! Кожаный бурдюк! — воскликнул Грине­вич. — Как же я не сообразил! Он прыгнул с надутым кожаным мехом.

И крик этот до сих пор звучал в его ушах, крик не жалобный, не стонущий, а бодрый клич под аккомпа­немент ревущей разверзшейся стихии.

— Поистине храбрецы!

Невольно Гриневич, ещё не зная в чём дело, испытал восторг перед безумной храбростью людей, доброволь­но и смело бросающихся в клокочущую пучину.

Гриневича даже не смущало, что они могли оказать­ся врагами. Друзья или враги, но такому мужеству он готов всегда аплодировать.

Вот почему, когда его бинокль обнаружил в пене, бурлившей из зева теснины, или трубы, как её называл Гриневич, круглый чёрный предмет, он издал радостный призывный крик. Он уже видел голову человека, закру­ченного водоворотом, борющегося с сильным течением. Ещё такая же голова вынырнула неподалеку, потом ещё и ещё.

— Ого, да тут их целый взвод!

Радостно крича и махая рукой, Гриневич поскакал прямо по воде к плывущим людям. Отмель кончилась, и вода стала лизать брюхо лошади.

Пловцы ещё барахтались в водовороте в ледяной воде. В их движениях теперь чувствовалась растерян­ность, на чьем-то смуглом лине Гриневич увидел выра­жение беспокойства. Не понимая в чём дело, командир попытался помочь неизвестным. Конь его теперь уже плыл, и Гриневич протягивал руку, кричал, стараясь перекрыть шум, нёсшийся вместе с грохочущим каска­дом из теснины. Командир ухватил одного из пловцов за руку, другого за плечо.

Несколько минут отчаянно сопротивляющиеся пловцы и Гриневич на коне кружились в воде. Лица людей по­синели. Наконец коню надоела холодная ванна, и он решительно направился к берегу, таща на буксире двух пловцов.

Подъехавшие к берегу бойцы помогли Гриневичу.

— Придется погреться, обсушиться! — сказал Грине­вич, смотря на застывших, лязгающих зубами мускули­стых людей. Они были совершенно голы, если не считать набедренных повязок. Мускулы их перекатывались под кожей, лоснившейся в лучах горячего июльского солнца. Гриневича поразило, что один из вытащенных им из воды людей оказался человеком лет шестидесяти, а са­мый младший был совсем ещё мальчиком.

— Начальник, — сказал пожилой, — отпустите нас... Неудобно стоять перед начальником, едва прикрыв стыд.

— Что вы здесь делаете? — спросил Гриневич, вытряхивая из сапог воду.

— Отпусти нас, начальник, нам надо идти... — Тад­жик посмотрел на реку. Вдали вниз по течению плыли три чёрных точки.

— Отпущу, только скажите, куда вы плыли?

— Мы никуда не плыли.

— Как?

Гриневич очень удивился, выслушав немногословный рассказ старика.

Оказывается, они купались, просто купались. Старика не устраивают тихие заводи: «Вода там мёртвая», его интересует только бурная стремнина. И в воду он не спускается потихоньку, осторожно. Никакого удоволь­ствия такое купание не представляет. Взять гупсар, обнять его и прыгнуть в бурлящую пену с высоты нескольких сажен, вот это интересно; чтобы стремнина подхватила, бросила вглубь, отшвырнула на поверх­ность, снова утопила. Вот тут-то смотри в оба, будь лов­ким, мужественным. Только в такой стремнине человека не прохватит ледяная вода, не пронизает холодом до костей, не сведет судорога, лютому что пловец напрягает мускулы до предела.

— И телу становится так жарко, что «вода кипит», — усмехнулся под конец старик и поклонился.— Отпустите нас.

Но Гриневич попросил рассказать ещё кое-что о головоломном спорте смелых.

Нет, он, старик, не один. Все видели, что сегодня они прыгали впятером.

Он тут же залез на огромный валун и, сложив ладо­ни рупором, что-то прокричал в сторону мыса, где на солнце сразу заблестели тела уплывших вниз по реке людей.

— Все мужчины кишлака плавают в реке, — сказал он, спустившись к Гриневичу. — Одни прыгают с большой высоты, другие с меньшей. Многие мальчики — хоро­шие прыгуны. Вот это его сын. Он отлично прыгает. Может прыгнуть в воду вот... — Старик огляделся, вы­брал утёс высотой в шестиэтажный дом и показал на него пальцем. — Вон с такой скалы может прыгнуть. Разобьётся. Нет, не разобьётя. Бывают, конечно, нелов­кие люди.

Он слышал о таких неловких, но не из их селения. В их селении на его па-мяти ни один ныряльщик не разбивался. Все молодцы... Что случится, если порвётся гупсар? Во-первых, зачем ему рваться? Кожа крепкая. Только у дурака может порваться. Ну, а если порвётся, тогда легко доплыть до берега. Берег всюду, рукой подать. Да, все умеют плавать. Только без мешка зи­мой трудно, зимой, в мороз, далеко не уплывёшь, засты­нешь, утонешь.