Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

Файзи ещё более помрачнел, когда выслушал со­мнения и предположения доктора. К сожалению, ничего определенного сказать он не мог. Амирджанов имел при себе очень крепкие мандаты и письма. А назначение военным комиссаром в Самаркандскую область он по­лучил после демобилизации из Красной Армии «по состоянию здоровья». Нет, трудно что-нибудь сказать. Сомнения мучили Файзи. С тревогой и горечью погля­дывал он на высившиеся скалы и вершины. В таком месте пропасть можно ни за грош. Мучился Файзи страш­но: отряд у него в триста пять сабель! И каких сабель! Бойцы у него — пролетарии испытанные, не знающие страха. И вдруг? Обидно, что такой случай произошел в самом начале похода. Вернуться нельзя, ведь коман­дование рассчитывает на него, Файзи. Дела там в тылу у Энвера предстоят ответственнейшие. Что делать, что делать? Идти вперёд — неразумно. Вернуться — не­возможно.

Файзи берёт в руки планшет, и они с доктором, не обращая внимания на то, что кони ступают по голово­ломному оврингу, начинают изучать карту. Но, увы, на карте ничего подходящего нет. Единственный путь — тот, по которому они сейчас едут, единственная как будто тропа. Что же делать?!

Тогда Файзи слышит тихий голос Петра Ивановича:

— Всё знает Алаярбек Даниарбек. В прошлом он ездил здесь с экспедициями, знает каждый камень. Посоветуемся с ним.

Чрезвычайно польщен доверием Алаярбек Даниар­бек. Он скромно потупляет глаза и произносит:

— Что юноша разглядит лишь в зеркале, — и он пальцем тыкает себя в грудь, — то старик увидит в не­обожженном кирпиче...

Теперь роли меняются: Алаярбек Даниарбек едет с Файзи, а доктор оказывается рядом с военкомом. Скеп­тически поглядывая на расплывшийся зад Амирджано­ва, Пётр Иванович заметил:

— Великий Абу Али ибн-Сина в своем бессмертном «Каноне» писал о вреде обжорства.

— Откуда вы, русский, можете знать, что говорил или писал великий наш учёный ибн-Сина — с досадой заметил Амирджанов, отчаянно вытягивая свою тол­стую шею и стараясь через мохнатые шапки бойцов разглядеть, кто там впереди разговаривает с командиром отряда.

— Откуда? Из трудов самого Абу Али ибн-Сины. Он также писал, что человек с большим животом, короткими пальцами, с круглым лицом и мясистым лбом, — недостаточен по уму и рассудку.

Но Амирджанов фыркнул и, подгоняя коня камчой, начал пробираться вперед, хотя дорога по-прежнему оставалась чрезвычайно узкой и на ней два всадника могли разъехаться с трудом. Когда ему удалось обо­гнать бойцов, он крикливо обратился к Файзи.

— Не туда, не туда... Зачем вы спускаетесь?.. Товарищ Файзи, не надо спускаться.

Но Файзи, по указанию Алаярбека Даниарбека, повернул коня на едва заметную головоломную тропинку, крутыми уступами в пластах гранита сбегавшую к ревущему потоку реки Шинк. Конь Файзи, испытанный в горных походах, уверенно ставил свои маленькие твёрдые копытца в расщелины и впадины среди скал и кам­ей и бережно нёс своего хозяина по почти отвесному обрыву на дно пропасти. С поразительной легкостью скользил по оврингу конек Белок, точно изящная козуля парила на тёмном фоне малинового гранита. А так как Алаярбек Даниарбек, продолжая сообщать Файзи важные сведения о горных дорогах, говорил, а говорить он умел только отчаянно размахивая руками, кругя влево-вправо головой, раскачиваясь в седле всем туловищем взад-вперёд, то только чудом можно объяснить, как его Белок мог удерживать равновесие и не сорваться вместе с хозяином в бездну. Бойцы отряда сидели на своих конях как влитые, и лица их сохраняли спокойствие и хладнокровие, хотя у некоторых непривычных к горным тропам степные кони, ступив ногой на шатающийся камень начинали дрожать мелкой дрожью и внезапно покрывались испариной. Доктор, скептически поглядывая на вероломную тропинку, пробормотал: «И здесь можно проехать?», на что ехавший передним Курбан обернется, показал в улыбке молочно-белые зубы и сказал: «Катта юль!» то есть «Большая доро­га!» Ничего не оставалось после такого неопровержимо­го довода делать, как остаться в седле и довериться коню. Но недаром коня доктору выбирал в свое время всеведущий Алаярбек Даниарбек. Животное отлично выдержало первый горный экзамен и на всём опасном спуске ни разу не споткнулось и не оступилось. Доктор помнил совет: «Отпустите повод и держитесь крепко в стременах...» Только раз он обернулся назад на страш­ное сопение и воркотню. Он увидел коня без всадника, а из-за лошадиного крупа выглядывала красная, пот­ная, круглая физиономия Амирджанова, и бегающие, напряжённые глазки в щёлочках между толстыми лом­тями жира... Амирджанов не решился вверить свою драгоценную жизнь коню. Он решил, что спокойнее спускаться пешком. Но тро-па, похожая на чудовищную лестницу великанов, оказалась малоприспособленной для коротких пухлых ножек толстяка, и он испытывал адские страдания. Дрожь под коленками, вызванная не то физическим напряжением, не то просто боязнью высоты, заставляла Амирджанова ежеминутно останавливаться. Он робко оглядывался на напиравшего сзади добро­душнейшего бойца-гончара Кадыржана из Гиждувана, ехавшего на здоровенном мерине, утирал обильно лив­шийся по лицу и шее пот и умоляюще бормотал: «Не­мно-жечко, только немножечко дайте отдохнуть». Гончар Кадыржан снисходительно улыбался и глазами по­казывал вниз на тропинку, по которой растянулись фи­гурки спускавшихся далёких всадников. Сам гончар Кадыржан никогда дальше ровных, как стол, окрест­ностей Гиждувана и Бухары в своей жизни не выез­жал, горы для него были в диковинку, дорога по ска­лам и обрывам трудна и коварна, но со свойственным восточному человеку спокойствием и презрением к смер­тельной опасности он взирал на всё с величайшим лю­бо-пытством и интересом, порой восхищаясь и пора­жаясь то каким-нибудь фантастической формы утёсом, напоминающим гиждуванского муллу-имама в громад­ной чалме, то водопадом, в водяной пыли которого сия­ла всеми красками радуга, то пропастью, на дне кото­рой белели кости, кто их разберет, то ли лошадиные, го ли человечьи...

Три часа спуска, три часа невыносимой пытки. Совершенно разбитый, с нестерпимой болью в голове, с судорожно бьющимся сердцем, с саднящими ногами сидел Амирджанов на камне на берегу чудесного бирю­зового озера и никак не мог прийти в себя. Он чувство­вал такую разбитость, что не мог шевельнуться. Ему казалось, что он совершил подвиг, равного которому не совершал ещё никто и никогда. Но обведя глазами зелёную, всю в цветах луговину, на которой отряд распо­ложился на отдых, он увидел коней, бодро, как ни в чем не бывало, щипавших траву, и бойцов, оживлённо разговаривающих и даже смеющихся. Что неприятно поразило Амирджанова — никто не разводил костров, не было никаких признаков, что отряд остановится на длительный отдых после столь тяжелого, как показалось Амирджанову, перехода. Превозмогая боль в коленных суставах и жжение в седалище, он пошёл искать Файзи и обрадовался. Файзи лежал в тени под скалой, лицо его носило следы большого утомления. «Ну, значит, — поду­мал Амирджанов, — мы дальше сейчас не поедем». И он повторил мысль вслух: