Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

— Достопочтенный бай, — стоя на айване говорил горбун, — только неверная собака может упрямиться, когда дело идёт о воспомоществовании на дело ислама. Опомнитесь, дорогой. Неужели вы так и не хотите по­казать нам, где вы спрятали деньги?!.

Тешабай ходжа зашевелился. Послышался всхлипы­вающий стон:

— Ты всё взял, грабитель! Своего грабишь, собака. Ты сам своим топором ногу свою рубишь.

— Болтай. Когда становится плохо, не поддавайся немощи. С врагов головы снимай, с друзей шкуру сди­рай, а за «собаку» я тебе пару шампуров добавлю. Говори, где ещё деньги! Что ты, дорогой, их бережёшь?! Золото блестит, а счастья не дает! Хе-хе. Сам видишь! Ну, не скупись, дорогой.

Но Тешабай ходжа только стонал.

— Эй, Кульмат, — приказал Батырбек Болуш, — а ну-ка дай ему еще горяченьких.

Только теперь Шакир Сами и его товарищи обрати­ли внимание на сидящего рядом на земле широкоплече­го детину. Небольшой тонкой досочкой он раздувал в мангалке пламя раскалённых углей, на которых лежали шашлычные шампуры.

— А ну-ка! — приказал Батырбек Болуш.

Детина поднялся и, держа тряпкой раскалён­ный докрасна железный стержень, наклонился над баем.

Суровы были степняки, много жестокостей видели на своём веку, но и они не выдержали и отвернулись. Ши­пение, запах горелого человечьего мяса донеслись до них одновременно с воплем боли.

— Что? Отворачиваетесь? — вкрадчиво спросил Ба­тырбек Болуш. — Не нравится? Идите сюда, почтенные старички, садитесь. Я не гордый, я ласковый человек. Хо­чу посоветоваться...

Под вопли истязуемого проходило это страшное со­вещание. Батырбек Болуш ласково разъяснял старей­шинам селения Курусай:

— Обиду и поношение нанесли вы господину глав­нокомандующему. Приказали сыновьям покинуть вой­ско. Достойны вы тяжёлого наказания, но милостив зять халифа. Даровал он вам прощение.

Старики облегченно вздохнули. Они нисколько не сомневались, что час их пришёл, что расплата за их непокорность и строптивость явилась в лице Батырбека Болуша, что все жители — и стар и млад — кончили свой жизнен-ный путь, и хоть лица их оставались невозму­тимо спокойными, но внутри у них всё переворачивалось в безысходной тоске.

Батырбек Болуш продолжал:

— Мы прибыли осведомить вас об этой высокой милости…

Старики встали, отвесили поясные поклоны и пошли было к воротам.

— Нет, нет, — заулыбался Батырбек Болуш, — сади­тесь. Теперь у меня есть к вам маленькая прось­бица.

— Мы слушаем вас, почтеннейший! — медленно, с достоинством проговорил Шакир Сами.

— Просьба моя такова. Мои воины устали. Мои воины голодны.

— Мы знаем долг гостеприимства, — скрепя сердце сказал Шакир Сами.

Но Батырбек Болуш остановил его, подняв свою хо­леную руку:

— Мои воины-газии — борцы за веру. У меня с собой семьдесят восемь послуживших аллаху воинов. Каждый воин должен сегодня сытно кушать и мягко спать. Каждому воину да прислуживают почтительно и любезно, и пусть им ваше грязное и вонючее селение покажется сегодня райским садом.

Старики переглянулись. Настроение их испортилось.

— Окажите гостеприимство воинам, уложите их спать, накормите вдоволь их коней.

Старики опять встали, но Батырбек Болуш вновь их усадил:

— Есть у меня и ещё одна маленькая просьба.

Все насторожились. В наступившей тишине снова раздались стоны Тишабая ходжи, и все вздрогнули.

— Увы, вот к чему ведет недостойное упрямство, — как бы между прочим заметил Батырбек Болуш и вздохнул, — есть у нас еще одна просьба, очень ничтож­ная просьба: мы покинем вас скоро и пустимся в да­лёкий путь на свершение подвигов во имя веры. Предстоят нам неисчислимые лишения и трудности. И мы просим вас снизойти к нашим скромным нуждам. Завтра утром вы пригоните трижды семьдесят восемь баранов. Пусть это явится вашим «суюнчи» в благодар­ность за радостную весть о милости к вам главнокоман­дующего, зятя халифа.

— Пощади, господин, — заволновались старики, — мы — нищие, голодные. Разве мы имеем достаток вроде него, — и они посмотрели в сторону корчащегося в муках Тишабая ходжу. — Он бай, он ради богатства в свои семь глоток собирает, а бедняк с бедняком де­лится. Видит аллах всеблагой, у нас нет столько бара­нов.

— Э, аллах! Да наш аллах всеблагой отлично знает, что у вас бараны есть.

— Мы с голоду помрём, детишки помрут.

— Распустили сопли, старье. Забыли, кто мало ест — мало будет есть, кто много ест — глину будет жрать. Хо-хо!

В восторге от своего остроумия Батырбек Болуш схватился за живот и громко расхохотался. К счастью, хохот заглушил слова Шакира Сами:

— У кабана плохая шея, у злого плохая шутка.

— Ну, повеселили меня, беззубые, можете идти, — наконец смог выговорить Батырбек Болуш, милостиво отпуская старейшин.

Когда старики уже стояли, растерянно дергая свои поясные платки, Батырбек Болуш добавил:

— Да принесите по одному николаевскому червонцу, что зашыты за пазухой у ваших баб. Идите, а то я прикажу своим молодцам у них пошарить.

Старики что-то хотели сказать, но он поднял руку и обратился к детине, всё ещё возившемуся с раскалён­ными шампурами.

— Ну, как здоровье господина упрямца?

Вместо ответа детина осклабился и спросил:

— Прикажете ему голову отрезать, или как?

— Оставь ему голову на шее, с него хватит и калёного железа. Только вот что, — с подчёркнутым беспо­койством проговорил Батырбек Болуш, — завтра перед рассветом разожги угольков и приготовь побольше шампуров. Боюсь, тебе, извергу, найдётся работа.

Он так взглянул на старейшин, что они ошалело по­пятились. Засеменив старческими ногами, задребезжав по земле посохами, они поспешили со двора.

— Да! — остановил их окрик.

Они все нехотя, с отвращением оглянулись. Горбун стоял на краю айвана, упёршись руками в бока и ши­роко расставив ноги.

— Эй, старье, у вас тут в Курусае испокон веков жен­щины и девки безбожно не закрывают лица, а что-то не успели мои воины явиться в ваш навозный рай, ва­ши замарашки-гурии стали от них нос воротить, личики камзольчиками закрывать. Нехорошо, нехорошо! Ска­жите им, чтоб относились поласковее...

После ужина дехкане собрались под покровом ночной темноты у Шакира Сами. Безмолвными тенями они про­скальзывали во двор и так же безмолвно садились пря­мо на землю. Кишлак уже погружался в сон. Царила тишина. Только откуда-то доносился горький плач, воз­бужденные возгласы да взрывы визгливого смеха. Над холмом, где стоял байский дом, поднимался столб оран­жевого сияния. Оттуда неслись пьяные возгласы, женские голоса и приглушенные звуки дутара. Господин курбаши изволили отдыхать...

— Где Махкам? — спросил в темноте Шакир Сами.

— Он мёртвый.

— О боже!