Богдан Сушинский - Саблями крещенные

Шевалье уже понял, что, отведя его к Христине, конюший никому не сказал об этом. И смысл его молчания был теперь понятен странствующему летописцу. Этот украинец уводил его на гибель. Оставалось только выяснить, почему слуга подстаросты избрал своей жертвой именно его. Впрочем, Шевалье подозревал, что здесь его ждет разочарование — просто он попался под руку, как единственный, кто не пожелал оставаться в усадьбе Зульского, да к тому же попросил помочь ему с ночлегом.

— Эту ночь я провел в деревне.

— У вдовы-молодки, конечно? — Полковник был полусонным и все еще полупьяным. В таком состоянии он смотрел на мир глазами варвара: все в нем подлежало уничтожению и уничижению.

— Абсолютно правы.

— Сожалею, что не последовал вашему примеру.

— Я тоже сожалею об этом…

Голембский тут же заподозрил в его солидарности какой-то подвох, взгляд его сделался настороженным, однако понять истинный смысл безобидно-заумной реплики француза так и не сумел. Да и не было времени. Пока они изъяснялись, стоя у ворот усадьбы, к повозочной крепости подскакал один из драгунов, посланных полковником в разведку.

— Повстанцы уже рядом! Они движутся не через село, а по лесу, — указал он острием сабли на чернеющую позади дома Зульского — в каких-нибудь двухстах шагах от повозок — опушку. — Наверное, готовятся ударить с двух сторон.

— Именно там мы их и встретим, — мужественно улыбнулся полковник и приказал перебросить на «лесной фланг» еще два фальконета. А на колокольню церкви, в подкрепление солдатам, создавшим небольшой лагерь возле храма, направил десяток солдат с ружьями и татарскими луками. Эта десятка, сменяя друг друга, должна расстреливать нападающих с поднебесной высоты под перезвон колоколов. К ним и присоединился Шевалье, выпросив у обозников лук и колчан со стрелами. Хорунжий, командовавший гарнизоном церкви, знал, что Шевалье неплохой лучник, и охотно принял его в свой гарнизон.

Однако сам странствующий летописец решил, что участие в бою примет лишь в том случае, если гайдуки будут штурмовать церковь, то есть когда нужно будет защищать свою собственную жизнь. Колокольня же понадобилась ему для того, чтобы хоть один раз в жизни увидеть поле сражения как бы с высоты птичьего полета.

Пробегая вместе с отделением мушкетеров-лучников мимо дворовых построек усадьбы Зульского, он лицом к лицу столкнулся с конюшим Орестом. Тот застыл перед ним с таким видом, словно рядом опустился с небес архангел Михаил.

— Я не должен был появляться здесь живым, понимаю, — ухватил его за грудки Шевалье. — Многих ты отправил туда, к этой подольской фурии [16] Фурия — богиня мести, распространенный персонаж римской мифологии. на погибель?

Орест ничего не ответил. Но Шевалье обратил внимание, как вдруг ожесточился взгляд этого рослого сорокалетнего крестьянина, и вместо страха в глазах его появилась ненависть.

— Но меня-то ты за что?! — чуть смягчил свой тон странствующий летописец. Он запросто мог бы зарубить этого негодяя прямо здесь, и потом спокойно объяснить и Зульскому, и полковнику, почему прибег к этой расправе. Однако Пьеру не хотелось проливать здесь чью-либо кровь. Он не хотел выступать на чьей бы то ни было стороне, не желал преисполняться ненавистью. Хотя чувствовал, что выдержать эту линию своего почти апостольского поведения вряд ли удастся. — Я ведь не польский офицер, я — француз. И приехал сюда не воевать. Разве я не говорил тебе об этом?

— За что? — хищно оскалился конюший. — За то, что прибыл сюда с ними, — кивнул в сторону суетившихся у каменной ограды поляков, превращавших приусадебную стену в крепостную. — И за любовь, которую эта женщина вынуждена дарить всем, кого к ней подошлет пан Зульский. А он приберегает ее только для родовитых гостей, которым осточертели худосочные костлявые паненки. Этих мы, правда, убиваем не всех. Спасаем Христину от гнева самого Зульского.

— Тебя надо бы посадить на кол, как тут у вас это принято. Но моли Господа, что мне сейчас не до тебя, — отпустил его свитку Шевалье.

— Я тоже на вас не лют. Спаслись — и Господь с вами. Второй раз туда не поведу…

— Это я во второй раз поведу тебя к этой сатанистке, так что лучше исчезни на то время, пока я здесь.

— Поблагодарили бы все-таки за эту ночь, господин француз, — бросил Орест вслед удалявшемуся летописцу. — Ночь с Христиной стоит двух таких паршивых жизней, как ваша или моя!

— Эй, баронесса фон Вайнцгардт! Вам хорошо известно, что этот замок по праву принадлежит мне. Поскольку когда-то его владельцем являлся мой отец.

— Ваша родословная, барон Михаэль, меня совершенно не интересует. Как и перечень бывших владельцев моего замка.

— Зато они интересуют меня. И я добьюсь своего, не будь я бароном из рода Вайнцгардтов! — Михаэлю едва перевалило за тридцать, однако непомерно располневшее тело его уже в этом возрасте превратило барона в преждевременно состарившуюся человеческую развалину. Жирные телеса его свисали по обе стороны на удивление тощей лошадки, словно два мешка с овсом.

— Даже нашему роду время от времени не везло на достойных представителей, — с печалью в голосе заметила Лили.

Михаэль остановился по ту сторону подъемного моста, чуть впереди двух десятков своих воинов. Все они были вооружены мечами и копьями, а в притороченных к седлам кобурах тускло поблескивали на солнце инкрустированные рукояти пистолетов и стволы австрийских ружей. Сам барон Вайнцгардт был затянут в навешанную на сыромятную воловью кожу кольчугу, и от этого казался еще более громадным и необъятным. Большой круторогий шлем, извлеченный, очевидно, из семейного музея и доставшийся барону от кого-то из далеких предков, сливался с густой неухоженной бородой, делая его похожим на вождя древних германцев.

— Чего именно вы собираетесь добиваться? — спросил Кобург, тоже выступая чуть вперед из отряда Лили.

— Молчи, презренный раб! — сфальцетил барон фон Вайнцгардт. Как ни старался он привести свой голос в соответствие с комплекцией, это ему так и не удавалось. По-женски высокий, почти визгливый, он предавал его в самые неподходящие минуты. — Я веду переговоры с баронессой, а не с тобой!

Кобург краем глаза взглянул на Лили. В принципе барон был прав: он не имел права вмешиваться в их переговоры. Однако же и сам барон не имел права говорить с владелицей замка Вайнцгардт в столь непочтительной манере.

— Рыцарь Кобург является управителем моего замка, — холодно молвила Лили. — Все, что он говорит, он говорит от моего имени.

Ржание гарцующего коня барона слилось с его собственным ржанием. Успокоились они тоже одновременно.

— Вы, баронесса, никогда не были владелицей замка и никогда ею не станете. Разве что выполните мое условие.