Григорий Кроних - Неуловимые мстители. Конец банды Бурнаша

– Ваши это письменные показания, гражданин Сапрыкин, собственной рукой написанные, – сказал Даниил, читая проявившиеся строчки. – Из послания Кудасова следует, что кличка ваша Боцман, а письмо это далеко не первое, что проходит через ваши руки. И плана ухода атамана Бурнаша за границу тут нет, значит, о нем вы узнали раньше из другого письма. Если расскажете все, что знаете, то суд это учтет.

– Меня запугали, – сказал Боцман. – Бурнаш. Я его и сейчас боюсь, это страшный человек!

– Обычный бандит, – заявил Яков.

– Он такой… такой…

– Давайте по порядку, – попросил Даниил, – а начать лучше с того, как и кто передавал вам письма от Кудасова. Яша, а ты запиши для памяти, чтоб не перепутать, когда брать пойдешь.

Ксанка подошла к брату.

– Погодите. Это надолго, а в коридоре еще мальчишка ждет.

– Да, сегодня мы с ним поговорить не успеем, придется отложить допрос, – согласился Даня.

– В детдом нельзя – сбежит, – предупредила Ксанка.

– Может, в предвариловку? – предложил Цыганков.

– После того как его дядя чуть не зарезал? – возмутилась девушка.

– Тогда забирай с собой, – принял решение командир.

– То есть как?

– В общежитие. Будешь ему и нянька, и охрана из ЧК.

– Ладно, – кивнула Оксана. – Я так устала, что даже спорить не могу.

На улице сгустились сумерки, и воздух стал чуть прохладней. Ксанка с удовольствием вздохнула полной грудью. Как захотелось ей забыть о шпионе Боцмане, лицо которого перекосил жуткий шрам, о Бурнаше, за побег которого они еще получат нагоняй от начальства, о запахе пожара, которым пропиталось все здание губчека и даже ее куртка, и о беспризорнике, которого она, кажется, обречена вечно таскать за собой по улицам города.

– Куда меня снова волосись? – спросил Кирпич. – Если в детдом – убегу.

– Куда? Дядька твой бандитом оказался.

– Все лавно убегу.

– Беги, – Ксанка разжала пальцы и отпустила мальчишку.

Кирпич замер в нерешительности.

– А они?

– Кто?

Беспризорник показал на караульных у дверей ЧК.

– А они стлелять будут?

– Нет. Беги, ты же хотел сбежать.

– Насе вам с кистоской! – Кирпич отбежал метров на пятьдесят, оглянулся и показал язык. – А тебя ис-са меня посадят!

– Не-а, про тебя все забудут, – громко сказала девушка. – Кому ты нужен? Сапрыкин с тобой во зился, потому что использовал, так же, как приятели твои, у которых ты на шухере стоял.

Кирпич убрал язык и задумался.

– Мы тебя поймали, а они и не вспомнили о Кирпиче, другого дурачка на шухер поставили!

– Я не дуласек!

– Раз бежишь, а куда не знаешь – то дурачок, – убежденно сказала Оксана и пошла в другую сторону.

– Эй, ты куда? – растерялся Кирпич.

– Домой, пить чай с вареньем и спать, – радостно сообщила девушка. – А ты беги, беги.

– С вареньем?

– Ага, с малиновым.

Кирпич секунду подумал, потом догнал Оксану и взял за руку.

– Ладно, посли. Но помни: ты меня не поймала, я сам.

– Конечно, сам, – девушка растрепала ему волосы.

– Не надо, не люблю, – сказал Кирпич и пошел независимо рядом.

В общежитии он крутил по сторонам головой и удивлялся, как много тут народа, все улыбаются и смеются, словно их всех кормят малиновым вареньем.

Ксанка распахнула дверь и пропустила своего маленького кавалера вперед.

– Принимай гостей, Настя! Я не одна.

– Костенька! – вдруг услышала она Настин крик и быстрее шагнула через порог. Мальчишка стоял, растерянно опустив руки, а Настя обнимала и тискала его изо всех сил. – Счастье-то какое! Братик нашелся! Костенька, мой родной…

– А дядька Микола сказал, сто тебя класные ласстлеляли, – пробормотал бывший беспри зорник.

– Вот тебе и Кирпич! – наблюдая разворачивающуюся невероятную сцену, Ксанка привалилась к косяку, не зная: плакать ей или смеяться.

Немец сознался во всем, и атаману нисколько не было его жаль. Тот, кто пытается услужить и белым, и красным – предатель, независимо от того, кого он предал первым. Это Бурнаша интересовало в последнюю очередь. Засаду организовали Мстители, похоже, он так и не сумел оценить Даньку по достоинству. Но если бы Эйдорф доложил о своих подозрениях, можно было… Впрочем, что теперь гадать? Профессору так не терпелось попасть в губчека, что его не интересовал исход боя. Зачем? Сентиментальный немец поклялся, что никто никогда об этом не узнает. «Хорошо», – сказал Гнат и дважды выстрелил ему в грудь. Не станет же он, как рассчитывает Эйдорф, допытываться о подобной чепухе, рискуя каждую минуту. Красные знали достаточно о роли немца, чтобы, как только расправятся с атамановыми казачками, прибежать в дом напротив.

Бурнаш собрал документы профессора, прихватил один из пары его костюмов и покинул опасную квартиру. По улице все еще металось много лошадей, потерявших своих лихих ездоков, а Гнат неплохо знал все закоулки Юзовки и без труда обошел красные кордоны. На окраине он переоделся в костюм, оказавшийся чуть великоватым, спрятал в кустах старую одежду и выехал на проселочную дорогу. Лошадь батьке досталась старенькая, но он изо всех сил стегал ее нагайкой, и она быстро доскакала до ближайшей станции, где и издохла. Гнат бросил ногайку ей на круп, а сам запрыгнул на тормозную площадку вагона, катящегося в западном направлении. К утру, миновав несколько станций на товарнике, новоиспеченный профессор купил билет и сел на узловой станции в пассажирский поезд.

Вдали от родных мест его вряд ли кто узнает, а проверки документов атамана не пугали – чище бумаги только у народных комиссаров. Немецкого языка, правда, Гнат не знал, да тут красные для него постарались: всех грамотеев еще в Гражданскую перевели. Недаром теперь профессоров из Германии выписывают! Придет время, верил атаман, понадобятся новой власти и казаки, да только поздно будет. Не останется на Руси вольных конников с кудрявыми чубами да лихими усами. Кстати, своими усами атаману пришлось пожертвовать, ведь если смутят пограничников казачьи усы на немецком лице, то недолго и без головы остаться. А доберется Бурнаш до Румынии – враз снова отпустит.

Легкость, с которой Бурнаш прошел все заставы и проверки до самой последней, расположенной по дороге на румынскую сторону, чуть его самого не убедила в том, что он – лояльный гражданин. Это непривычное ощущение после стольких лет партизанской войны немного пугало. Надежнее всего атаман привык чувствовать себя на коне и с маузером в руке, да еще когда Илюха Косой, упокой, Господи, его душу, надежно закрывал батькину спину. Маузер пришлось перед таможней бросить (найдут – греха не оберешься, хоть и немец), и сейчас всю его защиту составляла бумага, исписанная готическим шрифтом. Гнат подошел к пограничнику, стоящему у начала коридора через нейтральную полосу. Отсюда был уже виден румынский таможенник в синей форме и фуражке с высокой тульей, а, главное, за ним была безопасная для жизни земля.