Михаил Щукин - Лихие гости

— Не надо. Он не вернется.

Коляска между тем набрала ход, полетела, мягко приседая на рессорных шинах, и вот уже мелькнули окраинные домики уездного городка, а впереди выстелилась прямая дорога с полосатыми верстовыми столбами — до самого горизонта.

Клубилось пыльное облачко и не отставало от коляски.

В плотную красную штору бились солнечные лучи, и на полу в просторной спальне, на толстом белом ковре, лежали розовые отсветы. Михаил наступал на них подошвами босых ног и не слышал звука собственных шагов. Дойдя до окна, откинул тяжелую штору, распахнул створки окна — в лицо дохнул прохладой свежий ветерок, и в нем явственно различился запах цветущей липы. Пытаясь пересилить тупой жар, который душил его, Михаил раздернул воротник шелковой рубахи, оборвав пуговицы, и вздохнул на полную грудь.

— Радость моя, потерпи, сейчас подадут холодное шампанское, — донесся до него напевный голос из глубины спальни.

Он медленно, словно через силу, обернулся на этот голос. Долго всматривался и тяжело, запаленно дышал — тупой жар в груди не отпускал. Шампанское вчера лилось немеряно и несчитано, вот и приходится расхлебывать злое, удушливое похмелье.

Вкрадчивый стук в дверь прозвучал едва различимо, но Мария Федоровна его услышала и отозвалась, прикрывая обнаженную грудь легким алым покрывалом:

— Входите…

В спальню неслышно проскользнул коридорный с большим круглым подносом, который он держал на одной руке, растопырив пальцы. Не поднимая головы, коридорный ловко расставил тарелки с закусками, бесшумно открыл шампанское и без единого звука, будто был невесомым, исчез из гостиничного номера. Михаил налил полный фужер шампанского, с жадностью выпил и, почувствовав малое облегчение, спросил сиплым голосом:

— Зачем вы меня привезли сюда, Мария Федоровна? Зачем я вам нужен?

— Радость моя, ты так обращаешься ко мне, будто нас только сейчас представили друг другу. А вчера обращался совсем по-иному, почти по-родственному, — Мария Федоровна рассмеялась негромко, скинула на пол легкое покрывало, и оно сверкнуло в солнечном луче, словно кусок зари. Прошла по нему, сияя обнаженным телом, и остановилась напротив Михаила. Продолжая тихонько посмеиваться, попросила:

— Налей мне шампанского.

Чуть пригубила из фужера и прильнула к Михаилу, обвила его шею мягкими руками, зашептала на ухо:

— Ты неправильно спросил, радость моя, совсем неверно. Я тебе нужна, понимаешь, я нужна тебе. Хочешь, повторю еще раз? Я нужна тебе. Я!

Внезапно отшатнулась от него, накинула на себя просторный халат и подошла к окну, возле которого только что стоял Михаил. Еще шире раздвинула створки, долго смотрела на верхушки цветущих лип, а затем заговорила, твердо и жестко; и хотя голос по-прежнему оставался напевным, звучали в нем теперь совсем не ласковые нотки:

— На днях тебе привезут новый паспорт, на имя Цезаря Белозерова. И у него, у Цезаря Белозерова, начнется новая жизнь. Я специально выбрала тебе для паспорта это имя — Цезарь! Надеюсь, ты знаком с римской историей?

— Какой, к черту, Цезарь, какая римская история! Я ничего не понимаю!

Он действительно ничего не понимал, словно пребывал в дурном сне, начавшемся еще вчера, в уездном городишке, из которого они тайно уехали, затем продолжился уже в губернском городе, где они поселились с Марией Федоровной в самой лучшей гостинице, в просторном и богатом номере. Михаил лишь дивился обильно накрытому столу, нежностям и ласкам, которые оказывала ему Мария Федоровна, дивился и самому себе — он был, словно связанный, и подчинялся безоговорочно тем условиям, в которых столь неожиданно оказался. Пил без меры шампанское, любил без устали Марию Федоровну, и почему-то ни разу не задумался над простым вопросом, который, казалось бы, должен волновать в первую очередь: а что будет дальше?

А дальше оказалось это утро, похмельное пробуждение и напевный голос Марии Федоровны, которым она продолжала говорить, мило улыбаясь:

— Наберись терпения, и все поймешь. Давай присядем, позавтракаем. Наливай шампанского и внимательно меня слушай. Слушай, мой дорогой, и соглашайся, иного выхода у тебя просто нет. На сегодняшний день, Михаил, ты обычный уголовный преступник, тебя ждет суд и тюрьма. Или каторга. Лично я на тебя зла не держу, маменька с папенькой, слава Богу, живыми остались, им в науку пойдет — не беритесь, если не умеете. Да и я для них ломтик давно отрезанный. Ну, сгорело и сгорело, свечку кто-то потушить забыл, а тятенька не проверил, видно, пьяным, как всегда, пребывал. Но выручила я тебя, дорогой, не для того, чтобы о сгоревшем имении печалиться. Я тебе новую жизнь предлагаю, такую, о которой ты даже и не мечтал, а зависеть все будет от твоего согласия. Ты согласен?

— Но я же не знаю, что мне предлагают!

Мария Федоровна рассмеялась:

— Поверь, дорогой, на слово — я предлагаю тебе нечто лучшее, чем тюрьма или каторга.

Что ж, в этом был свой резон, и Михаил согласился, еще не ведая, на что соглашается.

Дальше события закрутились и замелькали, как спицы в колесе, когда мчится телега с бешеной силой. Через несколько дней на руках у него был паспорт на имя Цезаря Белозерова, а через неделю Михаил уехал с Марией Федоровной в Санкт-Петербург, где они также остановились в шикарной гостинице. В тот же день в их номере появился прилично одетый господин, представился английским подданным Генри Кэйси и сразу же, без всяких предисловий, начал расспрашивать Михаила: где родился, где крестился, как жил и чем занимался. Вопросы были короткие, неожиданные и с двойным дном. Михаил это сразу почувствовал, понял, что не сами ответы интересуют господина Генри Кэйса, а то, как он на них отвечает. К нему присматривались, его оценивали, как жеребца на конской ярмарке, только что в зубы не заглядывали.

Оценили.

И скоро в номере появились уже два других господина, которые не представились. Они тоже подолгу беседовали с Михаилом, а затем предложили поступить на службу в английскую торговую компанию и выполнить одно поручение. Для того чтобы его выполнить, необходимо отправиться в Сибирь. Что нужно будет делать в Сибири, не уточнили, но положили на стол бумаги, в которых черным по белому была прописана огромная сумма вознаграждения. Михаил поначалу даже не поверил своим глазам, но господа заверили, что ошибки здесь никакой нет, и деньги уже лежат в лондонском банке на его имя.

Он подписал все бумаги.

И лишь тогда ему разъяснили суть поручения, которое он должен исполнить в Сибири.

Михаил сразу понял, что игра, в которую его втянули, крупная. И до крайности опасная. Большущие деньги за красивые глаза ему платить не собирались. Но тревожные вопросы недолго его мучили. Восторг, пережитый им, когда он глядел на пылающее имение, будто возвратился и заполнил душу: а гори оно все синим огнем! — почему бы и не погарцевать в опасном, но выгодном предприятии? Сама судьба открывала перед ним новую дорогу, словно говорила: не зевай!