Михаил Щукин - Ямщина

Уведомляя об этом, поручаю Волостному Правлению объяснить жителям: не пожелает ли кто из них принять на себя временную обязанность к ограждению тишины и благопристойности в селениях по тракту следования Его Высочества и желающим только таким, которые непременно соответствовали бы тем условиям, которые при этом необходимы, т. е., как уже сказано, отличаются трезвостью, безукоризненностью поведения. Составить список, который предоставить мне.

Окружной исправник Артоболевский».

Дочитав, писарь сложил бумагу и отступил от края крыльца, чтобы не маячить рядом с крестьянским начальником — не по чину.

По толпе снова прокатился легкий шумок и стих. Никто не спешил, не торопился высказать какие-то слова; даже выкриков, какие обычно случались на сходе, не последовало. Все стояли в раздумье, пытаясь уяснить для себя услышанное, и за всех за них тараторила, не умолкая, сорока.

Не спешили и Тюрин с крестьянским начальником, прекрасно понимая, что момент для спешки совсем непригоден, момент как раз и выдался для серьезного обдумывания, чтобы прониклись жители Огневой Заимки особой торжественностью. Кажется, прониклись. Кандидатов в помощники полиции, пятнадцать человек, выбрали степенно и без лишнего шума. Писарь, примостившись за маленьким столиком, специально вынесенным на крыльцо, быстро написал список выбранных и громко прочитал его, чтобы ни у кого никаких сомнений не возникло.

Первая половина дела была сделана, и Тюрин украдкой облегченно вздохнул. Крестьянский начальник между тем, откашлявшись, снова выступил на краешек крыльца и забасил:

— А теперь, уважаемое общество, надлежит нам решить еще один вопрос. Народу с Наследником едет много — значит, и экипажей много надобно. Вам от Огневой Заимки надлежит вырешить десять троек. Кони, само собой разумеется, должны быть на ять, сбруя — как огонь горит, а мужик, который за вожжи держится, — чинен, благороден и одет не в дырявый шабур. Вот таких нам нонче тоже предстоит выбрать. Давайте выбирать.

Толпа в ответ вздохнула общим вздохом, и поверх этого вздоха прорезался громкий скандальный голос:

— Ах ты, душа казенная, чего ж ты нас за нос-то водишь! Чего ж ты самое главное напоследок оставил! Выписывай меня с охранников!

И тут же к этому голосу дружно подсоединились другие, слились в непонятный сердитый гул, и крестьянский начальник даже отступил от края крыльца, словно исходила от толпы невидимая сила и сдвигала его.

— Ну, все, полетело ведро под гору, — Тюрин безнадежно махнул рукой, — теперь они все Наследника везти пожелают, как бы до драки дело не дошло.

— Да погоди, — успокаивал его Тихон Трофимович, — погоди, пускай проорутся.

— Да они же теперь до ночи базлать будут, — досадовал Тюрин.

— Не будут, выдохнутся, — усмехнулся Тихон Трофимович.

— Никакого порядку, — недовольно зарокотал крестьянский начальник, помолчал и гаркнул, глуша разрозненные выкрики: — А ну тиха! Не в кабаке собрались — горланить так!

Но жителя Огневой Заимки, ямщика исконного, который в дальних дорогах видел-перевидел всякого, на голый крик не возьмешь.

Захар Коровин, еще несколько минут назад гордый донельзя, что общество ему такое уважение оказало, протиснулся через толпу, подбежал к самому крыльцу и аж затопал кривыми ногами, закричал, протягивая руку к писарю, словно хотел ухватить того за шкирку:

— Вычеркивай меня с энтого списку! Вычеркивай к едреной баушке! Я на своих лошадках желаю гостей везти!

— А заместо его, — вклинился развеселый бабий голос, — а заместо его Настасью запиши, она от любого варнака отшибется!

Качнулся над площадью дружный хохот. Не понимая его причины, но воспользовавшись передышкой, крестьянский начальник снова выступил на передний план и в конце концов обуздал толпу.

Народ успокоился, поутих, и дело дальше двинулось неспешно и разумно. Каждый, кто хотел выставить свою тройку для проезда, выходил на крыльцо и заявлял о своем желании. Тут же начинали обсуждать достоинства его коней и сбруи и порою находили в том и другом случае такое количество изъянов, о которых бедный хозяин даже и не подозревал. Захару Коровину мигом вспомнили, что у него лет этак десять назад на скачках в Шадре вожжи порвались и тройка едва не потоптала глазеющий народ.

— Да у него сроду вожжи-то веревочны были, ими только титьки у Настасьи подвязывать! — пользуясь моментом, потешался кто-то из толпы, видно, имевший на Захара хороший зуб.

— Язык себе подвяжи! — не оставался в долгу Захар, — а кто в моих конях сомневается, выводи своих — померимся!

В конце концов после перепалки попал в заветный список и Захар Коровин.

Угомонились и стали расходиться только после обеда. Крестьянский начальник даже вспотел и охрип. Вытирая лоб, пробасил:

— Ну и народец тут — оторви да брось!

— А другого у меня нету, — развел руками Тюрин.

Тихон Трофимович, втихомолку посмеиваясь, пригласил всех стоявших на крыльце к себе в гости, отобедать.

— И то верно, — согласился крестьянский начальник, — а то проголодался, пока всех переслушал.

Довольные, спустились с крыльца и направились к дюжевскому дому.

Такие сходы, как в Огневой Заимке, проходили во всех притрактовых селах и были столь же обстоятельными и шумными. Судили-рядили, выбирали, спорили. Были обиженные и недовольные. А один из ямщиков, как гласила молва, даже свой дом продал, чтобы справить особую сбрую, чуть ли не с позолотой, чтобы удостоиться чести и оказаться в царском поезде.

Приводились в порядок дороги и мосты, ремонтировались плетни и заборы, красились наличники. А еще больше, чем этих работ, было разговоров, всяких разных — умных, рассудительных, глупых, а порою вовсе несуразных: якобы, кто больше иных понравится Царевичу, того заберут в столицу, чтобы возить там царственных особ.

За несколько дней до того, как поезд с высокими гостями должен был пересечь границу Томской губернии, вдруг зарядили обложные дожди. Стоял уже конец июня, теплый и тихий, и дожди выпали тоже нешумные, но плотные и тягучие. Они породили великую тревогу: а ну как будет лить без перерыва? Тогда тракт расквасится до жидкой грязи, а в грязи какая может быть торжественность? Никакой. Только стыдобушка одна. В иных селах даже молебны отслужили о даровании хорошей погоды.

И дожди стали стихать. Чаще выглядывало солнце, успевая за короткое время подсушить землю. И вот уже на буграх, где сильнее обдувал ветер, поднималась легкая и летучая пыль.

— Глянь-ка, Петр Алексеич, совсем ободняло, — Феклуша распустила узелок платка, опустила его на плечи и улыбнулась, подставляя лицо теплому ветерку, — посуше станет, глядишь — и поедем быстрее. Скорей бы уж, — она вздохнула, — а то я притомилась от этой дороги…