Александр Трубников - Меченый Маршал

Дмитрий медленно обвел тяжелым взглядом окружающих. Те, на кого натыкался взгляд, отводили глаза, в которых читался обреченный холуйский страх.

— Что с ней? — спросил он маленького плешивого человечка, руки которого были по локоть запачканы кровью. Ее кровью.

— Morsus diaboli seu, — крестясь, и испуганно глядя на сеньора, пролепетал лекарь, — нужно звать священника, господин.

— Смертельный укус дьявола? — переспросил Дмитрий, — что это значит? Хотя, теперь все равно. А ребенок?

В ответ донеслось рыдание. Камеристка Анны, не допущенная к родам, все это время ожидала под дверью, и ворвалась в комнату сразу же вслед за ним, плакала навзрыд. Она сжимала в руках корзинку, в которой можно было разглядеть бездыханное тельце.

— Пошли. Все. Вон. — Негромко произнес сир Дмитрий Солари, шевалье де Вази, и присовокупил несколько слов на каком-то шипящем варварском наречии, которого не знал никто из присутствующих.

Лекарь, а за ним повитухи, стараясь держаться подальше от господина, который в одночасье потерял жену и новорожденного ребенка, словно стая крыс, застуканных в погребе, вышмыгнули в дверь.

Дмитрий, уверенный, что его услышат, негромко позвал:

— Тамош!

— Да, господин — отозвался ожидавший его приказов верный друг и оруженосец. — Де Лоншана с лучшими лошадьми и двумя слугами — в Фивы. Привезти отца Фрицци из командорства, и сообщить его высочеству о том, что случилось. Здесь все привести в порядок. Вызвать женщин из деревни. После соборования пусть обмоют, и положат ее в каминном зале. Ставрос пусть едет к своему знакомому пизанцу — управляющему, и заказывает в мраморном карьере госпитальеров саркофаг. Похороны через два дня — и чтобы все было готово! У меня в комнате запереть ставни, принести туда две больших амфоры вина, и после того, как я туда зайду, поставить караул у дверей, чтобы меня никто не беспокоил. До конца похорон старший в замке — ле Бон. А теперь, оставь нас.

Тамош, сдерживая рыдания, пятясь, вышел из комнаты, и плотно притворил за собой дверь. Оставшись один, Дмитрий сделал несколько тяжелых шагов, словно ноги отказывались ему подчиняться, и склонился над лицом Анны.

За последующие дни Дмитрий отдал единственное распоряжение — похоронить Анну и мертворожденного сына в подземелье замковой часовни. Хоронили ее очень скромно, но, не смотря на это, все крестьяне его лена пришли в замок, чтобы проводить в последний путь свою госпожу.

Отец Фрицци исполнил все, что от него требовалось, и попробовал поддержать Дмитрия словами утешения, но тот лишь отмахнулся от капеллана тамплиеров, как от назойливой мухи. Перед тем как позволить закрыть гроб, Дмитрий поцеловал остывшие губы, и закрепил на саване свою фибулу-оберег с солнечным колесом.

Все эти дни Дмитрий пил не пьянея, так что к тому часу, когда двери склепа закрылись за похоронной процессией, на него страшно было смотреть. Оставшись к концу дня один в своих покоях, он долго ходил от стены к стене и пытался разговаривать сам с собой. Потом, словно приняв тяжелое решение, потребовал оседлать коня и отказавшись от сопровождения, покинул замок.

Греческая церковь на окраине селения, обойденная господским вниманием, и посещаемая лишь окрестными крестьянами, если и не пришла в запустение, то вид имела далеко не цветущий. На его стук в затворенные на ночь врата, из глубины послышались шаркающие шаги, и на пороге появился служка с метлой.

— Где Дионисос? — спросил его по-гречески Дмитрий.

— У… у себя д-дома — заикаясь, ответил маленький сморщенный старичок, для которого видеть сеньора и разговаривать с ним, было все равно, что встретить на улице Георгия Победоносца.

— Зови его сюда, говори, что господин ждет.

Служка, бросив на пороге метлу, стрелой помчался к располагавшемуся здесь же неподалеку дому священника. Через несколько минут, оправляя на себе только что надетую рясу, перед ним стоял отец Дионисос.

— Ну, здравствуй, отче, — глухо произнес Дмитрий, — исповедаться тебе хочу, примешь?

— Долг пастыря помочь любому христианину обратиться ко Всевышнему, — в голосе Дионисоса звучало искреннее сострадание.

Они прошли внутрь, и приготовились к таинству, которое Дмитрий едва помнил со времен своего так рано оборвавшегося детства в Киеве. Дионисос с помощью служки облачился в свои, лучшие одежды, зажег свечи сначала у алтаря, затем в притворах и, прочитав молитву, повлек за собой Дмитрия в окружение икон.

— Не постился ты перед таинством, сын мой, но я правом духовного пастыря освобождаю тебя от говения — начал Дионисос.

Дмитрий никогда не видел его во время службы и был удивлен, насколько изменился в церкви этот человек, которого он считал жуликом и прохиндеем.

— Исповедуем мы, многогрешные, Господу Богу Вседержителю, во Святей Троице славимому и поклоняемому Отцу и Сыну и Святому Духу, все наши грехи вольные и невольные, содеянные словом, или делом, или помышлением — продолжил он напевно.

— Я грешен, отец, очень грешен — проговорил Дмитрий.

— Никтоже согреших на земли от века, якоже согреших аз, окаянный и блудный! Расскажи о своих грехах и покайся. Бог милостив и может простить любого человека, аще отпущаете человеком согрешения их, отпустит и тебе Отец наш Небесный.

— Влекомый своекорыстием и бесовской гордыней, я покинул лоно православной церкви, в которой был рожден и крещен, и обратился в римскую веру, — слова, выученные в детстве, сами собой всплывали в памяти, — согрешил забвением о будущей вечной жизни, непамятованием о своей смерти, и страшном суде, и неразумной, пристрастной привязанностью к земной жизни и ее удовольствиям и делам. Я убивал, отец, и проливал христианскую кровь. Я не исполнял обетов, и наказан за это так, что страшнее не бывает.

— Знаю, сын мой, согрешил ты несохранением обетов, данных нами при крещении, но во всем солгал и преступил, и непотребным себя соделал пред лицом Божиим — отвечал, как и требовал того обряд причастия, Диониос.

Далее Дмитрий, потерявший от горя всяческую осторожность, под воздействием возвышенной атмосферы византийского обряда, не таясь, рассказал обомлевшему священнику обо всем, что произошло с ним в последнее время.

Тот, прознав о похищении тамплиерами Плащаницы, и о гробнице короля Бонифация, сперва чуть не потерял дар речи, но затем взял себя в руки, закончил исповедь, и вместе с Дмитрием прочел «Отче наш…» и покаянную молитву: «Каемся, что прогневали Господа Бога нашего всеми своими грехами, искренно об этом жалеем, и желаем всевозможно воздерживаться от грехов наших, и исправляться. Господи Боже наш, со слезами молим Тебя, Спаса нашего, помоги нам утвердиться в святом намерении жить по-христиански, а исповеданные нами грехи прости, яко Благ и Человеколюбец».