Александр Грязев - Калифорнийская славянка

Этот пиратствующий английский капитан хоть и сделал, казалось бы, доброе дело, но запросил за освобожденных кадьякцев пушнины на пятьдесят тысяч рублей. Долго пришлось с ним Баранову спорить и согласиться на десять тысяч.

В глубоком раздумье и печали пребывал в те дни Александр Андреевич. У него никогда и в мыслях не было, что такое может случиться: не часто, но из Михайловской крепости доставляли на Кадьяк пушнину, и он был уверен, что там у Василия Медведникова всё идёт ладно.

Но однажды подумалось Баранову: а не явился ли Барбер подстрекателем индейцев на захват крепости? Очень даже может быть, что он и подвиг племена колошей на это жестокое дело.

Но как бы там ни было, а Баранов не захотел отказываться от мысли построить на Ситхе новый русский форт назло англичанам и тамошним индейским вождям. Через два года он явился туда с целой флотилией компанейских судов и трехсот алеутских байдар.

К радости правителя Баранова, в гавани у острова стоял русский фрегат «Нева» под командованием капитана Юрия Фёдоровича Лисянского. Оказалось, что он, находясь в долгом, из России в Америку, плавании, пришел на Кадьяк, но узнав, что Баранов увёл своих людей в поход на Ситху, отправился туда же и прибыл к острову раньше всех.

После небольшой подготовки кадьякцы и матросы с «Невы» пошли на штурм укреплений колошей, но он не принёс успеха. Даже ядра пушек фрегата не смогли разрушить огромные и крепко сложенные брёвна стен форта. А среди штурмующих были и потери: погибли три матроса Лисянского и трое же кадьякцев. Да и сам Баранов был ранен в руку.

Тогда, во время штурма, услышав со стороны колошей выстрелы и увидев раненых и убитых своих людей, Александр Андреевич окончательно убедился, что к захвату индейцами Михайловской крепости два года назад подстрекал именно Генри Барбер, снабдивший их ружьями… Да и бывшие в плену у колошей зверобои о том ему говорили.

На подготовку второго штурма ушло несколько дней, но при его начале со стороны осаждённых колошей не было сделано ни одного выстрела, а когда Баранов и бывшие с ним люди зашли за стену форта, то увидели страшную картину: на земле тут и там лежали убитые индейцы, а отдельным рядком — пятеро малых детей и столько же собак. Стало ясно, что колоши в одну из ночей тайно оставили укрепление, а чтобы возможный плач детей или лай собак не выдали отход, то они и порушили их.

В тот же день Александр Андреевич Баранов поднял над будущей главной крепостью Русской Америки, на самой высокой скале-кекуре, русский флаг, в знак того, что место сие есть земля российского владения.

Рудознатец Иван Лихачёв, пробираясь сквозь густые заросли и поваленные деревья, перелезая через скользкие камни, брёл по берегу речки, но она привела его лишь к лесному озеру. Может быть, из этого озерка и вытекал какой-то ручеёк к побережью, но у Ивана уже не было сил искать его.

В изодранной одежде, с кожаными сумами через плечо, с короткоствольным штуцером Иван совсем обессилел и, скинув тяжёлую ношу, присел на большой камень-валун. Он снял с кафтана сыромятный ремень и, разрезав его, подвязал изодранные в скитании подошвы сапог. Затем, с трудом встав с камня, побрёл дальше. Но, пройдя совсем немного, вновь опустился на землю, прислонился спиной к дереву, опустив голову на грудь. Не зная куда и долго ли ему идти, Иван решил подкопить силы. Но внезапно он поднял голову, принюхался, почуял запах дыма и услышал далекий собачий лай.

— Дым!.. Люди!.. — хрипло проговорил Иван.

Лицо его преобразилось, глаза загорелись надеждой, и рудознатец попытался было встать на ноги, но не смог подняться от слабости. Тогда Иван лёг на землю и пополз на запах дыма, волоча за собой кожаные сумы и ружьё.

Полз он долго и мучительно, но его мучение наконец-то вознаградилось: сквозь деревья Иван увидел строения индейского селения на лесной поляне у самого берега какой-то большой воды. «Неужели побережье! Слава тебе, Господи!» — мысленно проговорил Иван.

Возле одного из шалашей селения у самой кромки леса дымил костёр. Увидев всё это, Иван попытался встать, и что-то крикнул, но силы окончательно покинули его. Рудознатец со стоном упал на землю, и сознание покинуло его.

Почуяв человека, громко залаяла собака, побежав к тому месту, где лежал Иван. А из шалаша, заслышав обеспокоенный лай собаки, вышли индейцы в своих плащах-накидках из одеял и направились за собакой к лежащему у самого края поляны человеку. Четверо индейцев взяли его и понесли к шалашам, что стояли рядом с бревенчатыми домами индейской деревни. Распоряжался ими индеец в расписном плаще-одеяле, с широкоскулым лицом. Он шёл впереди с сумами и штуцером, а когда все подошли к большому шалашу, возле которого горел костёр, то старший индеец и, видно, хозяин этих шалашей-хижин, приказал положить человека у входа на траву.

К индейцу-хозяину подошёл один из мужчин.

— Послушай, Нанкок, — сказал он. — Похоже, что этот человек — русский.

— Конечно, русский. Из крепости на Ситхе.

— Ну и что ты хочешь сделать с этим русским?

— Что захочу, то и сделаю… А сперва женщины его вымоют, потом будут лечить и кормить.

— Зачем, Нанкок? Ведь русских людей из крепости на Ситхе наш вождь Котлеан убивать велел. Давай и мы сделаем ему бух-бух.

— Я тебе, Асавахток, самому сделаю бух-бух, если ты хоть пальцем тронешь этого русского, — грозно произнёс Нанкок. — Он мой и всё, что при нем — тоже моё. А я не такой глупый, как ты, хоть ты и брат мне. Разве надо убивать, если можно вылечить и получить за него потом на Ситхе одеяла или муку… Лепёшки будем печь. Понял, глупая твоя голова? А с вождём Котлеаном я сам поговорю. Иди, зови женщин, воду греть надо.

Асавахток послушно пошёл в жилище и скоро воротился с женщинами, несущими большой котёл и ушаты с водой.

…Сысой Слободчиков после проводов американца пошел к своим байдарам и увидел дочку свою Алёну, сидящую на выброшенном морскими волнами дереве у огромного камня-валуна. Увидел и удивился.

— Алёнушка, а ты что не дома?

— Домой я ходила и матушка с ребятами тебя ожидают. А я здесь, тятенька, своего Ваню жду. Может, придёт, как и ты сегодня. Я ведь ежедень тут. От начала света и до темноты сижу.

— И долго ли сидеть так будешь?

— А пока Ваню не дождусь, тятя.

Сысой ничего не сказал, а только покачал головой и, подойдя к дочери, погладил её русоволосую голову с длинной, заплетённой цветною лентою, косой.

— Ну, жди, дочка, жди. Где-то бродит твой Иван, верно, по горам на той стороне. Да он и не один ведь туда пошёл, а с товарищами своими. Так что не пропадёт и скоро возвернётся суженый твой… А сейчас я только дела свои улажу, и мы домой с тобой пойдём. Я по дому и по всем вам соскучился.