Бен Кейн - Дорога в Рим

Прорвав последние шеренги помпейцев, животное ринулось в самую гущу Двадцать восьмого, преследовавшего врага по пятам. Тут и там взлетали в воздух легионеры, поддетые хоботом, кого-то вдавило в песок, кого-то пронзило бивнями. Солдаты, тщетно бросавшиеся с гладиусами на буйного зверя, одетого толстой шкурой, жалели о том, что здесь нет специально обученных когорт с боевыми топорами. Ромул тут же вспомнил Тарквиния с его двулезвийной секирой — и Бренна. Вновь нахлынула давняя боль, как гной из нарывающей раны, и юноша пал духом: какая разница, вернется ли он в Рим, ведь побратима уже нет в живых, и Ромул тому виной…

Слон будто почуял его уныние. Подцепив бивнем очередного вопящего солдата, он подбросил жертву в воздух и свинячьими глазками уставился на Ромула и его товарищей. Размахивая хоботом, как цепом для молотьбы, монстр устремился прямо на них. Испуганные легионеры, отталкивая друг друга, в ужасе разбегались, освобождая ему путь: чем быстрее он минует их ряды, тем лучше.

Ромул не двинулся с места. Лишь обернулся лицом к слону.

— Беги! — завопил Сабин. — Сюда!

Ромул, словно в ответ, отбросил щит и взглянул на гладиус. Жаль, здесь нет длинного меча Бренна, но и гладиус сойдет. Кто он такой, чтобы бежать от наказания богов? Слон несется прямо на него — и правильно. Так суждено. Ромул сделал шаг вперед, не зная, что предпринять: слон неуклонно приближался, и юноше осталось лишь умереть, как пристало мужчине.

Память о последнем боевом кличе Бренна невыносимо терзала ему душу.

Слон ревел уже совсем близко, совершенно оглушив Ромула, и все же юноша почуял, что рядом кто-то есть. Метнув взгляд вправо, он заметил Сабина с мечом и щитом наготове.

— Уйди! — крикнул Ромул. — Это моя судьба!

— Дурак! — завопил в ответ Сабин. — Меня накажут, если я тебя брошу!

Времени на ответ не оставалось: слон подлетел почти вплотную. К удивлению Ромула, чудище на него даже не глянуло. Чуть отклонившись, оно пронеслось мимо, успев отбросить юношу назад, и подхватило хоботом Сабина. Тот беспомощно завопил от страха: слон поднял его в воздух так, что обе руки оказались прижаты к телу, как у спеленатого младенца.

— Меня! Меня надо было хватать! — крикнул слону Ромул.

Тот, ничего не слыша, качал хоботом вверх-вниз, не переставая яростно реветь.

Ромул вскочил на ноги, крепче перехватывая меч, который каким-то чудом не выпустил при падении. Не задумываясь, он ринулся к чудищу и вонзил гладиус в ближайшую переднюю ногу. Зверь оглушительно взревел, но отпустить Сабина и не подумал, лишь мотнул головой в сторону Ромула, грозя расплющить его в лепешку ударом мощного черепа. Юноша отпрыгнул в сторону и, едва избежав удара бивнями, прянул дальше назад, оскальзываясь на песке, устланном телами и оружием. Его чуть не охватило отчаяние: все безнадежно, для обычного оружия слон неуязвим, Ромулу не жить… И тут исполин мотнул головой, так что перед глазами ромула мелькнуло лицо Сабина, донельзя искаженное ужасом. Это зрелище вдохнуло в юношу силы. Беспомощно сдаться — не в его правилах.

Ромул, воздев меч, нырнул под основание хобота, в очередной раз пронесшегося над его головой (вот уж где не почувствуешь себя в безопасности!), и резанул хобот гладиусом. Слон истошно завопил и ринулся в атаку, разбрызгивая кровь и пытаясь ударить Ромула то головой, то бивнями. Хобот с зажатым в нем Сабином он держал теперь высоко, чтобы не подставить под удар меча. Юноша, оценив осторожность животного, подпрыгнул повыше и отхватил кусок мяса с внутренней стороны хобота. Слон вновь взвыл от боли, на Ромула хлынула кровь, заливая его с головы до ног. К удивлению юноши, чудовище вдруг замерло и опустило раненый хобот. Сабин в страхе застонал, однако Ромул, почуяв слабость противника, тут же удвоил усилия и принялся гвоздить монстра гладиусом, не очень задумываясь об ответных выпадах слона. Рука юноши сновала взад-вперед, нанося молниеносные удары — два, четыре, шесть… В ушах гудело от безумного рева, однако Ромул ни на миг не оставлял усилий.

Тут-то он и порадовался, что не жалел времени на заточку клинка. Обоюдоострый меч, лезвие которого с легкостью сбривало волоски с руки, не подвел. Сабин рухнул на землю, окутанный брызгами алой крови, и слон отступил назад. Совершенно измученный болью от многочисленных ран, он повернул вспять и двинулся в сторону войска Помпея.

Ромул подхватил Сабина, белого как мел, которым отбеливают ткань для тоги.

— Ты ранен?

Сабин, онемевший от ужаса, лишь потряс головой.

Глупо улыбаясь от радости, Ромул помог ему подняться.

— Ничего. Теперь выживешь.

— Боги к тебе благоволят, не иначе, — наконец произнес Сабин дрожащим голосом. — Кто еще на такое способен?

До Ромула вдруг дошел смысл того, что он совершил. Если ему удалось отбиться от слона всего лишь гладиусом, то что мог сделать Бренн, превосходящий его силой и вооруженный длинным мечом? Радость от спасения Сабина тут же сменилась горечью и чувством вины.

Может, Бренн до сих пор жив?

Близ Остии, конец лета 46 г. до н. э.

Усилившийся ветер туго наполнил главный парус триремы, отчего она еще быстрее побежала по волнам. Барабан на гребной палубе отбивал все тот же ритм — три ряда весел по обе стороны бортов двигались по-прежнему: один гребок на два удара сердца. Плавные слаженные махи, радующие сторонний глаз, стоили гребцам тяжкого пота и каторжных усилий. Ромул, стоя на носу триремы в одной подпоясанной тунике и калигах, в очередной раз возблагодарил богов за то, что ему не пришлось служить на флоте. Труд гребцов в глазах Ромула почти не отличался от рабского (хотя все гребцы были свободными гражданами Рима) и уж точно не шел в сравнение с легионерской долей: физических усилий здесь требовалось больше, чем в маршах и битвах, к тому же над гребцами висела постоянная угроза утонуть. Триремы, такие надежные в спокойных прибрежных водах, становились сущим проклятием, случись им попасть в непогоду или выйти в открытый океан. Ромул до сих пор помнил многочисленные корабли Красса, канувшие на дно по пути в Малую Азию.

Флот Цезаря тоже не был неуязвим для штормов, однако угроза пока миновала: десять трирем уже подходили к Остии, римскому порту. Ромул не находил себе места от радости: он возвращается домой, да еще не рабом, а гражданином Рима! За время пути из Африки он старательно приучал себя к этой мысли и постоянно поглядывал на две золотые фалеры. Второй его наградили после того, как он спас Сабина от боевого слона. При мысли о награждении юноша улыбнулся. Прикрепляя фалеру к его груди, Цезарь заметил: «Собираешься выиграть всю войну в одиночку?»

Кампания в Африке — разумеется, благодаря не одному только Ромулу — благополучно завершилась в день битвы у Тапса. И теперь, потратив несколько месяцев на упорядочивание дел, Цезарь возвращался в столицу, где его завоевания, превозносимые глашатаями, удостоятся не одного, а четырех триумфов — по одному за Галлию, Египет, Малую Азию и Африку. Услужливый сенат, объявляя сорокадневные благодарственные празднества в честь недавних свершений диктатора, усиленно делал вид, будто победа одержана над нумидийским царем, а не над Сципионом и сонмищем именитых республиканцев. Предпочитали также не упоминать и о первой победе Цезаря над согражданами: о битве при Фарсале, где легионы Цезаря взяли верх над вдвое большей армией Помпея.