Бен Кейн - Дорога в Рим

Потому-то молчание Митры, к которому они обращались за ответом, так удручало их обоих.

— Может, Тиния будет благосклоннее, — заметил Тарквиний.

Вздрогнув от неожиданности, Ромул улыбнулся.

— Юпитер, Благой и Величайший, — ответил он, называя привычный титул главного римского бога, которого гаруспик именовал на этрусский лад. — Будем надеяться, что сегодня он милостив.

Вскоре друзья подошли к огромному храму на вершине холма. Построенный некогда этрусками, он стал главным святилищем Рима: странники из всех земель стекались сюда, чтобы принести жертву и обратиться к богу с молениями. Гигантская статуя Юпитера у входа в крытый золотом храм глядела на раскинувшийся внизу город, осененный божественной защитой.

Ромул пробормотал молитву, как в детстве. Тогда он мечтал об одном: убить Гемелла. И хотя желание не исполнилось, юноша чувствовал, что именно Юпитер — с помощью Орка — свел его напоследок со злобным купцом. Сегодняшние вопросы значили для Ромула не меньше: что делать с Фабиолой и Цезарем? Ехать ли в Парфию? Пытаться ли перед этим поговорить с сестрой? Краем глаза юноша заметил, что Тарквиний тоже бормочет просьбы.

Ответы нужны обоим.

Проталкиваясь сквозь толпу посетителей, торговцев и фокусников, друзья подошли к ступеням, ведущим к входу в три целлы — главные святилища храма, устроенные каждое в честь своего божества: Юпитера, Минервы и Юноны. Ромул с Тарквинием и неотстающий от них Маттий встали в конец очереди, тянущейся к центральной из трех целл, посвященной Юпитеру как верховному богу, и в молчании двинулись к входу. Внутри помещения сновали бритоголовые прислужники, которые то и дело раскачивали висящие на длинных цепях бронзовые кадильницы, наполняющие целлу благовонными курениями.

Длинное узкое помещение плотно заполняли толпы просителей, и друзьям хватило времени лишь на то, чтобы преклонить колени, положить приношения — стопку денариев, миниатюрную этрусскую чашу и два бронзовых асса от Маттия — и наскоро пробормотать молитву перед грозным каменным ликом над алтарем.

Снаружи, после темной и тихой целлы, их ослепило яркое солнце и оглушил шум толпы, заполнившей площадь между храмом и статуей Юпитера. Оклики разносчиков еды мешались с криками акробатов, уличных актеров и игральщиков в кости. Матери бранили непослушных детей, раскрашенные уличные девки завлекали клиентов, калеки и прокаженные галдели на углах, протягивая руки за подаянием.

— Чего ты попросил? — спросил Ромул Маттия.

— Ничего.

— Ты ведь так хотел с нами пойти!

— Принести благодарение. И выполнить клятву.

Ромул озадаченно посмотрел на парнишку.

— Ты забрал меня от отчима. Наверняка не без помощи Юпитера, — серьезно заявил Маттий. — Я молился ему каждый вечер и просил помощи. И тут пришел ты.

— Понятно, — снисходительно улыбнулся Ромул и вдруг понял, что вера мальчишки не так уж отличается от его собственной. Как иначе объяснить то, что жизненные препятствия порой исчезают сами по себе? Выживаешь в Каррах и возвращаешься в Рим. Или, как Маттий, избавляешься от ежедневных домашних побоев…

Очнувшись от задумчивости, Ромул нашел глазами гаруспика, который уже пробирался к торговцам, продающим жертвенных животных. Ромул, поспешив за ним, купил по пути крепкого светло-коричневого козленка. Гаруспик остановился на откормленной черной курице с блестящими глазами и гладким гребнем, и друзья вместе протиснулись сквозь мгновенно собравшуюся толпу прорицателей, истово обещающих открыть им немыслимо прекрасное будущее. Маттий, стараясь не отставать, не мог взять в толк, почему друзья так презрительно отмахиваются от торжественно наряженных авгуров, а через миг и вовсе застыл от изумления, увидев, как Тарквиний разглядывает пол как раз между стопами Юпитера.

— Он прорицатель? — прошептал мальчишка.

Ромул кивнул.

— Держи. — И курица Тарквиния перекочевала в руки Маттия. Тот неловко заулыбался.

Отодвинув в сторону безделушки и мелкие приношения, оставленные прежними посетителями, гаруспик вгляделся в каменные плиты, покрытые темно-красными пятнами. Проследив взгляд Тарквиния, Ромул понял его цель: кровавые отметины говорили сами за себя.

Здесь приносили жертву далеко не впервые.

Глубоко вздохнув, Тарквиний вытащил кинжал.

— Давай курицу, — сосредоточенно проговорил он. — Пора.

Маттий повиновался, и на лбу Ромула выступил крупный пот.

«Юпитер, Благой и Величайший, укажи мне путь», — мысленно воззвал он.

— Входи. — Фабиола изящно кивнула Гаю Требонию. — Остальные уже собрались.

— Прекрасно, — улыбнулся Требоний, невысокий лысеющий нобиль средних лет, несмотря на возраст сохранивший юную грацию мускулистого тела. Темные проницательные глаза и высокие скулы делали его похожим на Цезаря, с той лишь разницей, что диктатор был выше ростом, однако Требоний не уступал ему во внушительности и, подобно большинству римских аристократов, держался необычайно уверенно. — А Брут?

Фабиола покачала головой.

— Он пока не с нами.

— Жаль, — вздохнул Требоний. — Такой видный сын Рима стал бы для нас основательным подспорьем.

Отвесив церемонный поклон, нобиль направился в самую просторную из спален, стараниями Фабиолы превращенную в совещательный зал.

Девушка шла за ним, едва веря тому, что такой преданный сподвижник диктатора, как Требоний, который в минувшем году исполнял обязанности помощника консула, теперь мечтает его убить. И все же Требоний присоединился к заговору одним из первых. Откликнувшись на приглашение Фабиолы, он тут же явился в Лупанарий, где Фабиола собственноручно сделала ему массаж, а потом отправила в спальню вместе с тремя самыми красивыми девицами.

— Исполняйте все, что он пожелает, — приказала она им заранее. — Все, что угодно, поняли? — И девицы дружно закивали, глядя на обещанные им тяжелые кошели монет.

Тогда же, через час-другой, разомлевший от блаженства Требоний уже потягивал из чаши тонкое вино в заново отделанном внутреннем дворе Лупанария и с готовностью поносил Цезаря.

— Да он всякий стыд потерял! Обрядился в красные сапоги, как у царей Альба-Лонги! А золоченый лавровый венок? — Нобиль похлопал себя по редеющей шевелюре и усмехнулся. — Что боги дают, боги и забирают! Не мужское дело — прятать лысину, да еще под такой экстравагантной конструкцией!

Посмеявшись его шутке, Фабиола потянулась через стол наполнить чашу Требония, старательно демонстрируя ложбинку на груди.

— Многие считают его самодержцем, — заметила она, намекая на недавние крики «царь!», сопровождавшие выезд Цезаря в город: слухи об этом разнеслись по Риму со скоростью лесного пожара.