Зигфрид Обермайер - Храм фараона

Пиай поднял кубок и запил то, что хотел бы высказать, но не мог, по крайней мере, при свидетелях. Даже если они только шептались, за ними наблюдали сотни глаз: слуги и служанки ходили туда-сюда, наливали вино в бокалы, кропили стол ароматной водой; несколько вооруженных телохранителей стояли, как статуи, позади, готовые убить любого, кто, пусть даже по ошибке, коснется принцессы.

Мерит резко встала:

— Проводи меня в сад, Пиай, мне нужен свежий воздух.

Маленький, недавно построенный дворец позади храма Мертвых стоял посреди пустыни, но постоянный приток воды позволил разбить здесь роскошный сад, который окружала высокая стена. Свет полумесяца обвивал серебряным покрывалом цветущие кусты, деревья, цветы, кустарники и отражался в маленьком пруду с лотосами, в котором священные цветы богини Нефертем уже закрыли свои белые чашечки.

— Идите спать, мне вы больше не нужны, — приказала Мерит своим спутницам и вошла с Пиайем в ночной сад.

— Здесь мы одни, Пиай, теперь ты можешь говорить со мной, как мужчина говорит с женщиной.

Пиай молча схватил Мерит за руку и подвел ее к скамье у пруда. Этим он совершил первое святотатство, потому что дотронуться до члена царской семьи без разрешения было великим грехом, который мог караться смертью.

За те секунды, пока он делал несколько шагов от дверей сада к пруду, различные мысли проносились в голове Пиайя, проносились, сверкая, как молнии, и замирали.

Пиай увидел маленького раба, каким он был, забитого изгоя, вечно грязного, увидел свой взлет к вершинам славы, будто камень, выпущенный из праща, устремляется к солнцу и… низвергается вниз, как он, коснувшись ее руки, скатывается в пропасть и смерть. Он вздрогнул, но облик Мерит вытеснил ужасное видение. Она села с ним на скамью и в ожидании посмотрела на него.

Пиай глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух и ощутил изысканный аромат лотоса и цветущих акаций. Это подействовало на него опьяняюще, и его язык развязался:

— Ну, послушай, Мерит, что мужчина говорит женщине. Он говорит: я люблю тебя, я хотел бы тебя обнять, ласкать твою грудь, гладить твой живот и закончить все это прекрасной игрой, которую показали нам сегодня вечером в мистерии Изиды и Озириса.

Мерит положила голову на плечо Пиайя, и ему показалось, как в лунном свете сверкнули приподнявшиеся уреи ее венца.

Она взяла его руку и погладила по запястью.

— У тебя такие узкие запястья, как у представителя старой знати, как будто ты никогда не выполнял тяжелую работу. Что я должна сказать на твои слова? В качестве ответа я расскажу тебе сон, который все время возвращается ко мне.

Сейчас пришел момент, когда Мерит без робости могла рассказать о своем сне, и, пока она рассказывала о том, как Пиай нежно сжимает ее груди, он торопливо освободил ее твердую молодую грудь из прохладной льняной ткани и нежно целовал ее снова и снова. Мерит обхватила его голову, гладила его затылок и плечи.

Легкий звон испугал ее. Пиай сказал успокаивающе:

— Это только стража перед воротами: меч или копье упали на землю. Я хочу видеть тебя совсем обнаженной, как в твоем сне, я хотел бы его продолжить, потому что дело между мужчиной и женщиной должно завершиться правильно.

Мерит снова поправила бретельки своего платья и чуть отодвинулась от Пиайя. Она сказала:

— Тогда расскажи мне мой сон до конца, как идет дальше между мужчиной и женщиной?

— Ну, слушай. Твой сон заканчивается тем, что ты стоишь передо мной обнаженная и я нежно сжимаю твою грудь. Дальше мои руки путешествуют по твоей спине, по бедрам, гладят твое прекрасное тело, скользят к твоему животу, там они задерживаются и как бы стучатся, чтобы наверняка доставить тебе удовольствие. Тогда даже если ты, вероятно, не совсем хочешь, спустя некоторое время твое лоно открывается, и оно готово для игры, которую мы видели сегодня вечером. Для этой игры времени у нас достаточно, ведь нам принадлежит целая ночь. Когда Ра взойдет потом на свою дневную ладью, мы утомимся и заснем, и я уверен, что твой сон больше не повторится, если продолжение так, как я его описал, состоится в действительности. Может быть, оно останется сном, но ты никогда, никогда не увидишь этот сон до конца, потому что старая прекрасная игра между мужчиной и женщиной может быть чрезвычайно приятной только тогда, когда бодрствуешь. Твой сон всегда будет заканчиваться на одном и том же месте, твой сон…

Мерит тихо засмеялась и снова пододвинулась ближе к Пиайю. Он обнял ее и страстно целовал ее щеки, шею и губы, так что венец с уреями со звоном упал на землю. Пиай хотел наклониться за ним, но она опередила его:

— Нет! Не касайся их! Моего тела ты можешь касаться так долго, пока я тебе разрешаю, но, пожалуйста, не трогай змей. — Мерит взяла обруч в руки, встала и старательно разгладила свое платье. — Спокойной ночи, Пиай. Завтра я обязательно посещу предков, чтобы рассказать им о болезни и выздоровлении моей матери. Потом мы отправимся дальше в Фивы, где останемся подольше. Там, вероятно, в царском дворце также есть прекрасный сад, и мы сможем дальше фантазировать о своих снах.

— Они останутся только снами?

— Ты меня обнял, поцеловал, разве это был сон?

Не ожидая возражения, Мерит повернулась и исчезла в темноте. Пиай еще долго оставался сидеть, глядя в посеребренную луной воду пруда с лотосами.

Мозе оставался на несколько дней в Пер-Рамзесе и разрывался между ощущением гордости, которую чувствовал еще живший в нем египтянин, и отвращением перед дерзостью этого царя, который вынудил и человека, и природу покориться своей воле, чтобы за короткое время поднять из земли новую столицу. Необходимо было осушить болотистую почву, чтобы раздобыть больше новой земли для строительства, выкопать каналы, расположить на твердой почве улицы. На восточной границе города буквально на глазах вокруг храмового квартала выросли хлева, сушильни для фиников и инжира, жилища для рабочих. Строительство из кирпича шло сравнительно быстро, быстрее, чем поставлялись сами кирпичи.

В Питом Мозе возвращался южным путем. Во время путешествия он должен был еще несколько раз пересечь притоки Нила, которые устремлялись через плодородную, однако частично болотистую Восточную Дельту в море. Тут он наткнулся на одну из кирпичных мастерских, подъехал поближе и посмотрел на работу принудительно согнанных людей. Из большой заболоченной ямы на берегу мужчины доставали ил и клали в огромные корзины, которые вдвоем на одном коромысле тащили, надрываясь, к формующим кирпичи. Это были в основном женщины и подростки, которые в больших корытах смешивали глинистый ил с мелко нарезанной соломой, наполняли всем этим деревянные формы, оставляли просохнуть, а потом еще влажные кирпичи укладывали, чтобы они закалились на солнце.