Роберт Лоу - Волчье море

Мечеть казалась самой просторной, так что мы ввалились в нее, завели верблюдов во внутренний двор, большой, как сарай, и с колоннами. Высоко в стенах виднелись сводчатые оконца, ставни на некоторых сорвались, и песок сочился сквозь них на каменный пол и короткую лестницу, что упиралась в стену.

Я был слишком рад избавлению от ветра и песка в лицо, чтобы ломать голову по поводу этой лестницы или новой «подковы» с каменными столбами, вроде бы двери, но никуда не ведущей.

Среди леса колонн мы быстро привязали верблюдов, развьючили их и сунули каждому по охапке грубого корма. Разбили лагерь, поставили дозорных у двери во двор, единственного пути наружу.

Дверь оказалась толстой и тяжелой, закрывать ее пришлось втроем, и петли визжали, как застрявшие в норе свиньи. Другая дверь, сбоку, была совсем крохотной, сторожить такую хватит и одного человека.

Финн и Гарди побродили вокруг и нашли фонари, заправленные маслом. Квасиру удалось развести костер из веточек верблюжьего корма. Косоглазый и Ботольв отыскали лестницу из крашеного дерева и принялись бодро крушить ее на дрова.

А потом Клегги и его приятель Харек сын Гуннара, по прозвищу Городской Пес, нашли еще одну дверь, позади; за ней пряталась узкая витая лесенка на самый верх башни при мечети.

Мы видели, как сарацинские жрецы взбираются на такие башенки в Антиохии и криками созывают правоверных к молитве. Я послал Гарди наверх, в дозор; чуть погодя он спустился пониже, из-за песка, который сек ему глаза даже сквозь ткань халата, обернутого вокруг головы.

Козленок все озирался, повторял, что не годится осквернять мечеть, но побратимы только посмеивались. Мы оставили за собой долгую вереницу поруганных храмов отсюда до Готланда — что нам еще один?

Брат Иоанн погладил Козленка по спутанным кудрям, стряхнул с пальцев песок и сказал:

— Salus populi surpemo lex esto — это значит, молодой человек, что наша потребность важнее, чем бог неверных.

Сигват, проходивший мимо с обломками деревянной лесенки, усмехнулся и прибавил:

— Не трусь, медвежонок, у этого Аллаха нет молний, так я слышал.

Словом, мы расположились там, пережидая бурю, а ветер шипел и вздыхал, как море по гальке; этот звук теребил наши сердца всю долгую ночь напролет.

Конечно, нельзя потешаться над богами, пусть им поклоняются другие, ибо все боги злопамятны. Наутро буря стихла, а мы узнали, насколько разозлили этого мстительного Аллаха.

— Торговец, у нас гости.

Сон умчался прочь, будто пена с гребня волны, — сон, в котором я сражался со Старкадом, и он отрубил мне руку. Меня растолкал Финн, дернул за руку, чтобы разбудить. Я поднялся, оглядел побратимов, собиравших кожу, кольчуги и оружие.

За спиной Финна, мрачного и встревоженного, стоял Рунольв Скарти, чей черед как раз был нести дозор; заячья губа, которой он и заслужил свое прозвище, изрядно мешала разбирать его слова, но все же он сумел объяснить, что заметил людей на соседнем холме. Много людей, идущих вместе.

— Много — это сколько?

— Сотня, — прошепелявил он. — Или даже больше.

— С оружием?

— Я послал Городского Пса и Косоглазого проверить, — вмешался Квасир, кидая мне мою кольчугу. Я неловко поймал ее и натянул на себя, поежившись, когда холодное железо коснулось кожи. Меч выскользнул из проложенных изнутри шерстью деревянных ножен, просыпалась струйка песка. Финн прокашлялся, явно оскорбленный таким пренебрежением к оружию.

Закрепив ремешок шлема под подбородком, я взял щит и снова оглядел побратимов — красно-бурые лица, кривые ухмылки и мрачные взгляды. Знакомо пахло провонявшей потом кожей и страхом, железом и предвкушением схватки.

Ярл получше меня нашел бы ободряющие слова, восхвалил бы вдоводелов, крушителей щитов и колебателей земли, посулил бы им горы золота и серебра и славу, достойную сыновей Тора. Вместо этого я повернулся к Козленку и попросил его развести костер — мол, когда закончим рубиться, пора будет перекусить. На это все довольно заухали, застучали по щитам и хищно заулыбались.

Косоглазый и Городской Пес вернулись, тяжело дыша.

— Добрую сотню насчитали, — выдавил Пес. — Оружие, правда, так себе: несколько луков, копья, скорее заостренные палки, и дубинки. Топоров и мечей почти не видать.

— Если это крестьяне, — сказал брат Иоанн, шлем которого забавно сполз набок, — стоит с ними потолковать. Может…

— Не стоит, — пропищал Козленок, — после того, что мы учинили в мечети. — Брат Иоанн метнул на него гневный взгляд, явно раздосадованный дерзостью мальчишки.

В любом случае, подумалось мне, куда все эти селяне удалились, побросав свои дома?

Косоглазый покачал головой и натянул тетиву лука.

— Это не деревенские, — сказал он. — И не местные. Одни мужчины, ни женщин, ни юнцов. Одеты в рванье, как рабы, но с оружием.

Он прав. Эти оборванцы — наверняка шайка грабителей, отребье отребья. Они крадучись проникали в деревню, перебежками двигались по улице к площади, сжимая в руках кожаные мехи и, очевидно, направляясь к колодцу. Прохладный ветерок неспешно заметал площадь песком, и вода в желобе у колодца приобрела ржавый оттенок.

Когда они заметили нас, вставших стеной щитов по другую сторону площади, то застыли как вкопанные, не понимая, как быть. Послышался крик: «Варанги!» Значит, кому-то из них знаком греческий язык. Беглецы, подумал я, из войска Великого Города.

Они сбились толпой, переглядывались и перешептывались, а я ждал, когда соизволит показаться их вожак. Финн, однако, уже грыз римский костыль и бормотал, что мы должны напасть прямо сейчас, покуда они в растерянности.

А вот и вожак, грек или иудей, судя по маслянистым черным волосам и бороде, с кривым мечом и в северной кольчуге — было нетрудно разглядеть толстые кольца, на наш манер, сарацинские тоньше и легче. Это решило участь чужаков, ибо имелся единственный способ, каким Черная Борода смог заполучить такую кольчугу.

— Пора, — сказал я тихо, и Финн заорал, требуя построиться плотнее, а стяг с вороном взвился над головами и затрепетал на утреннем ветерке, что шипел по-змеиному и гнал вдоль улицы клубы песчаной пыли, словно составляя затейливые узоры. Я различил в клубах мужское лицо с одним глазом и подивился, хороший ли это знак.

Им бы побежать, но вожак, видно, решил, что нас гораздо меньше, чем его людей, а жажда заставила его неуместно расхрабриться. Он завопил, замахал своим кривым сарацинским мечом, ткнул им в нашу сторону, веля нападать. Чужаки подчинились. Конечно, когда они добрались до нас, сам Черная Борода оказался в задних рядах.

Не было времени о чем-либо задуматься: они навалились, копья нацелились в наши щиты, одно устремилось на меня, за ним я мельком разглядел разинутый рот, безумные глаза и клубок волос и бороды, точно дикарь выскочил из леса. Я отбил копье, вывернув свой клинок плашмя, а потом ударил сам, сверху вниз. Противник замешкался, попятился. Двигался он словно замедленно, хотя чувствовалось, что к копью в руках он привычен.