Роберт Лоу - Волчье море

Он состоял при Старкаде, значит, этот не ведавший устали пес тоже побывал здесь. Выходит, Мартин-монах прошел этой дорогой, и такой расклад судьбы заставил меня покачнуться. Норны прядут, как им заблагорассудится. Мы все жаждали убить Старкада, но сходились в том, что, несмотря на его козни, он — отличный охотничий пес, вполне достойный своей славы. Может, монаха слопали? Вряд ли, такой скользкий тип способен выбраться и из кипящего котла.

Стража копей, поведал Годвин голосом, тихим, как шелест крыльев мотылька, разбежалась, компаниями и поодиночке, а узники разломали оковы и освободились; к тому времени, конечно, они уже голодали. Годвин думал, что среди рабов были и бывшие солдаты Великого Города, они-то и встали во главе и принялись разбойничать, напали на Аиндару ради еды, заодно перебив деревенских. Когда же в деревне еда закончилась, рабы взялись за своих.

Тут-то и явился Старкад, вместе с Годвином и прочими, оголодавшими и измученными жаждой. Вожак рабов, по-гречески Пелекано, а по-сарацински Кальб аль-Куль, напал без промедления, и было много убитых с обеих сторон; Старкаду пришлось бежать. Годвину не повезло — его схватили и несколько недель откармливали бобами, а потом стали кромсать его тело.

— Ну, жаль, что мы упустили этого Пелекано, — проворчал Коротышка Элдгрим. — Я бы сказал ему спасибо за то, что наподдал Старкаду, а затем вырезал бы его печень и заставил сожрать сырой.

Смех Годвина походил на скрежет ржавого ворота.

— Пелекано вы и не видели. Это был Гиоргиос, армянин. Он отказался идти с Пелекано, а тот будто обезумел от желания убить Старкада. Они расстались не по-дружески. Пелекано увел с собой часть своих, и воинов, и добытчиков. Другие остались с Гиоргиосом.

— Значит, копи пусты?

— Никого… Все ушли.

Голова Годвина упала на камень, брат Иоанн нагнулся, пригляделся и пожал плечами.

— Живой, просто заснул. Надо ослабить пояс на руке, иначе рана загноится, и он умрет. Правда, если мы так сделаем, кровотечение откроется снова, и он все равно умрет.

Я слушал его краем уха, но вытянул руку и перерезал пояс — из сострадания. Кровь немедленно начала сочиться из обрубка, покрытого струпьями, а мысли в моей голове грохотали, как прибой на мелководье.

Вальгард и прочие, за кем мы пришли, уже мертвы. Мы опоздали. Я допускал, что так может случиться, что их могут убить, убедил себя, что это вполне возможно. Но такая смерть?.. Стать пищей пожирателей мертвечины? Даже Свала с ее ворожбой этого не пророчила.

Один, похоже, не склонен прощать тех, кто нарушает данную ему клятву.

Брат Иоанн хотел, чтобы мы двинулись вдогонку за тем греком или армянином Гиоргиосом, чтобы, как он сказал, «положить предел этому кощунству». Я ответил, что мы поспешим на юг, поскольку думал, что иные пути небезопасны. Али-Абу, когда мы его отыскали, подтвердил мою правоту, начертив на песке понятный всем рисунок.

Вокруг Алеппо, сказал он и ткнул в камешек, обозначавший город, кишат Хамданиды, которые подзуживают остальные племена воевать против Великого Города. Многие из тех, с кем мы сражались, были из бедуинского племени китаб.

На востоке располагались Буйиды, последние в длинной череде племен, державших в заложниках багдадских халифов из династии Аббасидов. Они на словах примкнули к Хамданидам против Великого Города, но на деле воевать не торопились; а карматы из Дамаска на посторонний взгляд мало чем отличались от Фатимидов, однако Фатимиды считали, что карматы недостойны называться мусульманами. И все соглашались, что в руки к карматам попадать совсем не стоит.

На юге — празднуя победу в заново поименованном Каире — сидели Фатимиды аль-Муизза, которыми командовал некий Джахар, скакавший под красно-зеленым флагом. Они враждовали со всеми, кто почитал иных богов, нежели они сами.

И повсюду, рассеянные в пустыне, были бедуины, с собственными пристрастиями и кровавыми распрями.

— Вот влипли, — мрачно подытожил Квасир. — Столько верблюжатников дерутся за эти земли! Можно подумать, тут прямо новый Асгард. А оглядишься, так сплошные камни и пыль. Я могу понять, когда бьются за зеленые поля. Но здесь-то за что погибать? Даже серебряные копи — и те иссякли.

Али-Абу объяснил, что главная ценность здешних краев — лошади, асиль, лучшие кони на свете. Люди убивают друг друга из-за них. Именно из-за такого коня, прибавил Али-Абу, он сам угодил в лапы ярла Бранда в Антиохии.

В племени китаб есть могущественный клан Мирдасидов, и Али-Абу послали к ним от племени бени-сахер с берегов Асфальтового моря, чтобы вызнать родословную сорока коней, которых бени-сахер угнали у них несколько месяцев назад. Было известно, что племя китаб до сих оплакивает эту потерю.

— Погоди, погоди, — перебил Финн, воинственно выпячивая подбородок. — Что-то я запутался. Он хочет сказать, что приехал в становище племени, ограбленного его соплеменниками, чтобы узнать, насколько ценным добром они разжились?

Именно так и было. Похоже, Али-Абу приняли столь же радушно, как и любого вестника, ведь первое, что хочет узнать бедуин, заполучивший асиля, — происхождение животного.

Однако, выяснив все необходимое, Али-Абу счел, что не стоит злоупотреблять гостеприимством китабов, и отправился коротким путем обратно. Он задержался по торговым делам в Антиохии — и в итоге его сыновья оказались у Бранда.

Он хотел вернуть мальчишек, благополучно доставив нас к Асфальтовому морю. Это греческое название, сарацины именуют это море Мертвым, но вообще-то никакое оно не мертвое. Мы убедились, что вода в нем зеленее всего вокруг, пусть кромка суши белая от соли, а сама вода непригодна для питья, даже если процедить ее через ткань.

Финн выслушал историю Али-Абу, качая головой и все удивляясь, как тот посмел явиться в стан тех, кого недавно ограбил. Побратимы обсуждали это весь день напролет — кроме Сигвата, который занимался тем, что чертил руны на песке, стирал и чертил снова.

Брат Иоанн никак не мог успокоиться и требовал, чтобы мы покарали мерзкого Гиоргиоса и его присных. Я напомнил ему, что мы искупали Годвина в масле и сожгли заодно с подземной кладовой. Гиоргиосу и его дружкам придется жрать друг друга, когда они сюда вернутся.

— Или же их прикончат солдаты, — сказал я.

Брат Иоанн, лицо которого выгорело до черноты, лишь морщинки в уголках глаз оставались светлыми, посмотрел на меня и покачал головой.

— Malesuada fames, — произнес он. — Голод бывает разный.

Голод, понуждающий ко злу. Возможно, в чем-то монах прав. Мы неслись вперед без оглядки, снедаемые этим голодом, пересекали море песка в грезах о кладе Аттилы. По-прежнему на Дороге китов, но вдали от увенчанных пенными барашками волн.