Петр Краснов - Белая свитка (сборник)

Пинский надел на палец Светланы кольцо.

— Вы обручаетесь властителю тьмы, Сатане.

Он говорил совершенно серьезно, и лицо его было строго. В другое время, при других обстоятельствах, Светлане было бы просто смешно. Теперь она испуганными глазами посмотрела на Пинского и ее сердце билось, как у маленькой птички, зажатой мальчиком в кулак. Пинский мог все. Разве не видела она то, что он сделал с пресс-папье во время их первой встречи? А полеты, радость которых он дал ей узнать? Теперь она принимала каждое его слово трепетно и покорно.

Пинский снял кольцо, достал хрустальный кубок, налил в него воды и опустил кольцо в воду.

— Глядите, пани Светлана, пока не увидите жениха.

Светлане сквозь хрусталь воды стало казаться, что золотой кружок ширится. Голубой сумрак клубится в нем. В этом сумраке стали явственно, четко, со спины намечаться две обнаженные человеческие фигуры. В одной Светлана узнала себя. Она стояла, точно собиралась лететь в клубящиеся голубые дали. Ее обнял одной рукой смуглый, стройный юноша, с курчавыми черными волосами… Тот самый… Тот, с кем она летала над городом в своих частых снах.

Стало истомно хорошо. По всему телу прошли какие-то сладкие, волнующие токи.

Светлана глядела не отрываясь. Ее жених точно приподнял ее, и они оба исчезли в голубом тумане. Кольцо желтым ободком по-прежнему сквозило в воде. Оно лежало, такое простое и будничное. Светлана повернула голову к Пинскому. На лице ее была покорная улыбка.

Пинский стал говорить Светлане о черной мессе. Он объяснял ей, что она должна будет во время нее делать, заставлял затверживать на память какие-то латинские слова, говорил, когда ей надо будет для этого прийти к нему. Она слушала и старательно, чтобы не забыть, повторяла за ним по многу раз незнакомые слова.

— Пани Светлана, — сказал ей, наконец, Пинский, — по обычаю, издревле заведенному и освященному мудростью знающих, вам надо дать расписку кровью.

И опять ей не было смешно и не показалось ни странным, ни нелепым, когда, уколов ей руку, он дал вытечь оттуда в маленькую чашечку нескольким каплям крови и подал ей гусиное перо. Так было надо.

На ее совсем еще детское лицо разом легла печать спокойной решимости. Кровь?.. Тем лучше. Должно быть нерушимым и важным то, что пишется кровью. Она писала под диктовку Пинского по латыни. Потом подписалась: Светлана, — тоже латинскими буквами.

Когда она выходила от Пинского, она чувствовала, что ее колени дрожали. Порог перейден, отступления нет, подписано обязательство заплатить за поддержку страшной и тайной силы какой-то величайшею ценностью, — может быть жизнью.

Когда Светлана пришла домой, в ней внезапно началась борьба. Что-то внутри ее восстало и спорило. «Так можно совсем с ума сойти, — думала она. — Куда я зашла со всеми этими опытами? В конце концов, во всем этом нет ничего сверхъестественного. Пинский просто сильнейший гипнотизер. Все остальное, в конце концов, фокусы. Разве не видела я в разных “Варьете” и цирках фокусов, еще более необычайных? Какую цену имеет моя расписка? Никакой. Кому, куда, в какой суд можно предъявить этот глупый клочок пергамента, написанный кровью? И что такое кровь?.. Красная жидкость, как любые красные чернила».

Светлана стала думать о предстоящей черной мессе… Это ужас! Ее оскорбляло не кощунство. Мысль о Боге, которого она собиралась оскорбить, не приходила ей в голову. Она не верила в Него. Богохульство ее не пугало. Ее страшили самый обряд и та роль, которая, как она смутно догадывалась, была в нем предназначена ей.

«Грязь… Разврат» — вспомнились ей слова Подбельского.

Зачем ей идти на это?

«Невеста Сатаны… Расписка кровью… Как это глупо! Как в старых романах, которыми пугали бабушек».

Она поборола себя и в следующий вторник не пошла к Пинскому. Эта победа над собою ободрила ее. Она решила бороться и дальше и пропустила еще одну неделю. Был даже момент, когда она хотела искать защиты у Бога. Даже не веря в Него, точно затем, чтоб испытать себя, она пошла на кладбище, в православной церкви. Однако что-то внутри нее помешало ей войти. Она постояла вдали, посмотрела на золотые купола, хотела перекреститься. Вдруг все это показалось ей смешным. Ей стало стыдно и она вернулась домой. Три раза повторяла она эту попытку и три раза не могла войти в церковь и помолиться. Да и как она стала бы молиться? Она не знала молитв… Смеялась над священниками и обрядами. Если бы кто помог ей в эти дни!

Мать? Как часто Светлана сидела рядом с матерью, помогая ей шить. Их сердца бились близко друг от друга. Их головы склонялись к работе, касались, и Светлана ничего не ощущала. Тридцать лет разницы, что легли между ними, казались Светлане непереходимою пропастью. Мать была — Царская, Императорская, православная. Все то, что она рассказывала про придворные балы, про парады, про Высочайшие выходы во дворце, про свою девичью жизнь, казалось Светлане, пожалуй, красивой, но неправдивой сказкой. Светлана осознала себя впервые во время войны. Она любила свой взвихренный войною Петроград, шумный и кипящий, а не тот чинный и чопорный, «господский» Санкт-Петербург, который боготворила ее мать.

У матери на первом месте были церковь и Государь. Светлана любила народ, Государя не знала, к церкви была равнодушна. Ее мать в несчастиях Родины обвиняла самый народ, Светлана считала его только обманутым. Сколько раз она пыталась говорить с матерью: никогда ничего не выходило. Нет, эти тридцать лет, эту пропасть не перескочишь… Как же сказать теперь матери о Пинском?.. О чудных снах… О полетах… О том, что она теперь невеста Сатаны… О черной мессе…

«Мать не поймет меня, станет рыдать и ужасаться… Станет твердить: грех. У нее только и есть одно объяснение, что грех. А что такое грех?»

Не поймет ее и Владимир Ядринцев. Он, как и мать, придет в ужас, будет возмущаться и говорить, что ее просто «надули». Будет стремиться непременно с кем-то «разделаться». А то еще хуже: не поверит и сочтет ее за лгунью. Нет, от матери и от Владимира лучше подальше. Может быть, ей мог бы помочь Глеб? В его загорелом лице, в его стройном, худощавом теле и стальною волею горящих глазах было что-то странно схожее с тем юношей, с которым летала Светлана. В нем была сила.

Но Глеб был далеко. Он уехал в лесное имение, на фольварк Александрию. За ним скоро должна была ехать Ольга, потом и Ядринцев… Хотели, чтобы и Светлана ехала с Владимиром, его женою.

«Невеста Сатаны… Хороша жена!»

Светлана боролась с собою. Проходил вторник за вторником.

Она побеждала желание пойти к Пинскому и не шла. Радовалась победе над собою, но всякий раз чувствовала себя после такой победы еще более ослабевшей, еще менее способной на борьбу.