Петр Краснов - Белая свитка (сборник)

Глеб заскрежетал зубами, потянулся и раскрыл глаза. В маленькой банной халупе казалось светло. От снега проникал в нее через окошко таинственный серебристый свет. За окном снежная опушка, за нею темный лес. На селе тихо. Точно вымерло все вокруг.

Глеб ждал. Вдруг окно заслонилось. Чье-то лицо прижалось к стеклам. Глебу казалось, что лицо это синевато-бледное, с огромными, мечущими зеленый блеск глазами. Оно прижалось, отошло от окна и снова прижалось. Ладони с растопыренными пальцами нажали на створку, и окно бесшумно распахнулось. В него продвинулась голова в растрепанных черных волосах, темным венцом окружавших белое лицо. Глебу показалось, что в окно точно вплыла, подобно призраку, женщина.

«Суккуба…»

С бьющимся сердцем Глеб приподнялся на постели. Он закрыл глаза, чтобы прогнать наваждение, и, когда раскрыл их, над ним склонялась фигура женщины. Платок сбился назад и висел на шее. Растрепавшиеся короткие волосы обрамляли бледное лицо. Баранья шуба распахнулась, под ней была белая до колен рубашка. На ногах валенки. Между валенками и рубашкой были видны прекрасные молодые колени.

Совдепка… суккуба… Кто бы ни была она, живая женщина или страшная ларва, вызванная его воображением, она была желанная. Глеб охватил руками стройные ноги и прижался пылающими щеками к мраморному холоду колен. Он ни о чем не думал. Он привлек ее к себе и повалил на постель… Она поддавалась ему легко и гибко, с беззвучным, странным играющим смешком. Она приблизила к его губам свои свежие, упругие губы, и он ощутил твердую прелесть ровных, крепких зубов. Все позабыв, он овладел ею.

Глеб лежал рядом с Совдепкой и не спал. Она спала крепко и под утро тихо всхрапывала.

Да, конечно, это не суккуба. Суккубы вряд ли храпят. Они исчезают под утро. Ее надо будить, скоро день, и будет нехорошо, если ее застанут у Глеба.

В рассветном, тусклом, сером свете лицо Совдепки казалось совсем белым. Темные тени легли под глазами, брови были нахмурены и что-то жесткое, грубое и злобное сквозило в ее чертах. Большой приоткрытый рот казался черным. Она была совсем не так красива, как казалась вчера. Она лежала, накрывшись свиткой и одеялом Глеба. Глеб нагнулся и смущенно поцеловал упругую щеку. Женщина вздрогнула и проснулась.

— Что, пора?.. — прошептала она. — Сейчас… одну минуточку.

Она обхватила Глеба за шею голой горячей рукой, заставила лечь рядом и молча лежала с открытыми большими глазами. Он ждал упреков. Она потянулась, сладко зевнула. Зажмурилась, зевнула еще раз. Шмыгнула носом.

— Дай сигаретку, — сказала она.

Медленно раскурила, пустила дым через ноздри, улыбнулась, посмотрела на Глеба.

— Ну что, Володя?… — сказала она, насмешливо глядя в глаза Глебу. — Забыл, видно, свою Светлану?

Глеб вскочил на ноги.

— Что ты говоришь, Пульхерия?.. Я вовсе не Володя… Какая Светлана?

— Полно, милок. — Пулечка затянулась папироской. — Полно, дружочек… Я все знаю, я знаю теперь, что ты Владимир Ядринцев, и я тебе что-то принесла от твоей Светланы.

— Я — Глеб Сокол…

— Ладно, милок. Я знаю отлично, что тут секрет… и тайна… Я уважаю эту тайну… Но… когда я уезжала из города, мне поручили разыскать Ядринцева и передать ему письмо Светланы.

— Письмо Светланы? — пробормотал Глеб. — Но ее нет на свете…

Он быстро одевался. Дело принимало такой оборот, что ему сразу стало неловко быть неодетым. Пулечка, однако, явно не замечала этого. Она спустила с себя шубку и села на подушку, расставив голые ноги. Она почесала волосы, пригладила их ладонями и стала что-то искать в кармане шубы. Наконец, вынула смятый, давно ношенный конверт и подала его Глебу. На нем рукою Светланы было написано:

«Владимиру Всеволодовичу Ядринцеву. От графини С. Сохоцкой».

Глеб посмотрел на письмо.

— Это письмо не ко мне, — сказал он.

— Тут написано, кому, — лениво сказала Пулечка и почесала одну ногу о другую. Это движение было так вульгарно, что Глебом овладела невольная брезгливость.

— Одевайся, пожалуйста.

— Ладно. Где у тебя тут можно помыться?

Глеб принес ей воды и глиняную чашку.

Она медленно мыла лицо и руки и сквозь плеск воды спросила:

— Ты говоришь, письмо не тебе? А где же Ядринцев?.. Меня просили передать. Сказали, он в Боровом. Очень просили.

— Кто дал тебе это письмо?

— Одна дама. Уже на вокзале… Ты знаешь, когда я бежала от «них», — Пулечка очень искусно сделала брезгливое движение отвращения, — и перешла границу, меня отправили в город. Там я познакомилась с разными нашими эмигрантами… Только там мне не очень понравилось… Ничего они не делают… А у меня папу убили, маму замучали… Я мстить хотела… Меня и направили сюда.

— Кто?

— Этого я не смею сказать… Не знаю… От Белой Свитки.

— А письмо откуда?

— Я уезжала. Пришли меня проводить… Подошла одна дама… в трауре…

— Блондинка или брюнетка?

— Не заметила… Седая… Да, седая… Дала это письмо. Сказала: отыщите кого-нибудь из Ядринцевых. Полковника или его сына, Владимира. Они оба там должны быть. Передайте это письмо. Оно очень важное…

— Светлана Сохоцкая давно умерла… Еще осенью.

— Ничего я не знаю, — сказала Пулечка. — Если это письмо не тебе, так отдай его мне.

— Нет, я его не отдам.

Пулечка натянула на босые ноги валенки, надела шубу и стала повязываться платком. Теперь она не сомневалась, что перед нею Ядринцев. Она ничуть не стремилась вернуть себе письмо. Напротив, ей было надо, чтобы он его прочел.

— Как знаешь… Только имей в виду, мне говорили, что эта девушка, Светлана, в очень тяжелом положении.

— Отчего же ты раньше не отдала письма?

Пулечка рассмеялась.

— Кому же я отдам? Когда тут все живут не под своими именами. Так меня это письмо тяготило… Ужас до чего. Но что ж было делать-то?

— Почему же ты теперь отдала мне?

— Да ведь ты теперь мой муж… Му-уж… — протянула Пулечка. Прижалась к Глебу и поцеловала его долгим поцелуем. — Теперь у меня от тебя никаких секретов нет. Надеюсь… — она погрозила ему пальцем, — и у тебя от меня… Да, котик?

В платке и шубке она опять казалась женственной и красивой.

— До свидания, миленок… До ночи… Али, может, товарищи придут?.. Придумаем тогда… где…

Она скользнула за дверь. Ушла не как суккуба, ушла живая, оставив запах мыльной воды и холодного, противного, папиросного дыма… Глеб вспоминал ее манеру говорить: «Миленок»… «Дай сигарету»… «Товарищи»… «Совдепка»!..

Письмо Светланы жгло руки Глеба… Если только это письмо от Светланы? Он посмотрел на почерк… «Владимиру Всеволодовичу Ядринцеву». Кто же мог так сюда писать?.. Откуда могла знать Светлана, если она жива, что мы в Боровом? Кто-нибудь проговорился на лесопильном заводе?