Михаил Первухин - Вторая жизнь Наполеона

— Но все-таки, я хотел бы, чтобы эта игра в жмурки поскорее кончилась.

— Имей терпение. Кончится скоро! — успокаивал меня Джонсон. — Ты являешься нашим компаньоном по данному предприятию. Мы с Костером порешили, что ты получишь свой пай.

— Сколько это даст?

— Сейчас еще мы и сами не знаем. Во всяком случае, у моей племянницы Минни будет муж, у которого в банке будет лежать порядочный запасец про черный день. У Минни будет всегда кусок хлеба, да еще с маслом… Только потерпи.

И я терпел, хотя, признаться, терпение мое истощалось.

Итак, мы от Кейптауна поплыли на север. Не знаю, зачем именно мы заходили на острова Зеленого Мыса и простояли там чуть не месяц. Местным властям Джонсон объяснил нашу стоянку тем обстоятельством, что будто бы кузов «Ласточки» оброс ракушками, пазы нуждались в конопатке, снасти — в ремонте. Но это было только предлогом. Я лучше, чем кто-либо, знал, что все потребные работы могли быть исполнены в какие-нибудь полторы недели. А мы стояли и стояли…

Для меня было ясно одно: Джонсон здесь, на островах Зеленого Мыса, поджидал кого-то.

И, в самом деле, дождался.

В начале четвертой недели в гавань, в которой мы стояли, расснастившись, вошел на всех парах тяжелый и неповоротливый, неимоверно грязный бриг под неаполитанским флагом. На корме этого судна я разглядел надпись золотыми буквами: «Из Кастэлламарэ». «Сан-Дженнаро».

— Это они! — сказал Костеру стоявший у борта Джонсон.

— Посмотрим, они ли! — отозвался Костер.

Едва бриг бросил якорь, став на рейде рядом с «Ласточкой», как Джонсон велел спустить гичку.

— Ты поедешь с нами, Джонни! — сказал он мне.

Гичка довезла нас до берега. Побродив по грязным и пыльным улицам поселка Сан-Винсент, побывав на рынке, где гортанными голосами перекликались негры и разгуливали португальцы, мы втроем зашли в таверну «Христофор Колумб», этот излюбленный приют моряков всех наций, попадающих на остров Сан-Винсент. Едва мы успели расположиться там, заняв прохладный тенистый уголок, как в таверну ввалилась с шумом и гамом целая партия моряков-итальянцев, чуть ли не половина экипажа с только что пришедшего неаполитанского судна.

Матросы эти заняли стол рядом с нашим. Хозяин таверны засуетился. Слуги притащили корзину дешевого кисловатого вина и массу фруктов. Неаполитанцы этим не удовлетворились: они желали, чтобы для них было приготовлено их любимое национальное кушанье — макароны в соку из помидоров. С криком, шумом, песнями и прибаутками они сами принялись за варку макарон. Едва ли не главную роль в этом деле играл стройный черноглазый молодец с открытым лицом, человек лет тридцати, не больше.

— Синьоры, макароны готовы! — возгласил он через полчаса, торжественно внося в зал огромное блюдо с любимым итальянским кушаньем. Затем, обратившись к нам, он на ломаном английском языке предложил и нам принять участие в их общей трапезе.

Против моего ожидания, Джонсон, который всегда сторонился незнакомых людей, особенно иностранцев, не заставил себя долго упрашивать, и ответил согласием, но на одном непременном условии.

— Ваши макароны, наше вино, — сказал он.

— Каким вином вы нас угостите, синьоры? — осведомился неаполитанец.

— Лакрима Кристи, — ответил Джонсон.

— Какого года? — Заинтересовался итальянец.

— О, это хорошее старое вино! Мне подарил его один ваш славный соотечественник.

— В котором году это было?

— В 1795 году.

— Где?

— На острове Капри.

— Как его звали?

— Князь Ловатти.

— Если это вино виноградников Ловатти с острова Капри, то, разумеется, мы, как неаполитанцы, примем его с большой радостью.

Слушая этот разговор, я, как говорится, хлопал глазами: столько времени путался я уже с Джонсоном, а до сих пор ни разу не слышал от него, что в трюмах «Ласточки» имелся запас старого и дорогого вина из княжеских погребов…

— Если синьоры согласны подождать, то мой племянник сейчас съездит на корабль и привезет оттуда пару бутылок, — предложил Джонсон.

— Великолепная идея! Но мы предпочли бы не затруднять вашего племянника.

— Тогда сделаем вот как: поедемте все вместе и выберем лучшее из моего запаса.

— Отлично!

Костер, Джонсон, я, потом тот неаполитанец, который приглашал нас, и еще двое его товарищей, оставив прочих в таверне расправляться с макаронами, вышли на улицу.

Нашей гички не было: она уже вернулась к «Ласточке». Джонсон за пару мелких серебряных монет взял на час лодку, принадлежавшую какому-то пьянице-негру.

— Берись за весла, Джонни, — распорядился он. — Кто-нибудь из молодых людей поможет тебе.

И, в самом деле, один из итальянцев тоже схватился за весла. Лодка медленно поплыла, направляясь к «Ласточке».

Когда мы отошли на некоторое расстояние от берега, Джонсон спросил итальянца:

— Какова погода, синьор?

— Покуда — тихо и спокойно. Но, кажется, быть буре.

— Вы думаете? Откуда начнется?

— Мои друзья уверяли меня, что первые признаки бури замечены в Милане. Кажется, ветер оттуда потянет через Альпы.

— На Францию? Но, ведь, капитан еще болен?

— Один знаменитый доктор изобрел новое средство для его излечения.

— А его матросы?

— Ждут не дождутся его возвращения.

— Это хорошо! Но нет ли опасности со стороны плавучих льдов с крайнего севера?

— Остается пока под сомнением. Но мои друзья надеются, что на севере скоро наступит весна. Льды тают…

Пока шел этот разговор, наша лодка доплыла до борта «Ласточки». Джонсон и неаполитанец по веревочному трапу поднялись на палубу. Костер последовал за ними. Я остался в лодке. Должно быть, «Лакрима Кристи» было запрятано где-нибудь очень далеко, по крайней мере, прошло не менее часа, покуда отправившиеся отыскивать его люди снова показались на палубе и по тому же трапу спустились в лодку. Каждый из них, действительно, нес с собой по две бутылки. Что было в этих запыленных бутылках — я не знаю. Но сдается мне, что это, во всяком случае, было не вино.

— Греби к берегу! — распорядился Джонсон, усаживаясь рядом с неаполитанцем и принимаясь говорить с ним на языке, которого я не понимал. Понятными для меня были лишь некоторые отдельные слова, по созвучию с несколько знакомым мне латинским языком.

Что меня поразило при этом, — это повелительный тон, которым говорил с Джонсоном неаполитанец. Словно Джонсон был рядовым солдатом, а тот — генералом, чуть не маршалом.

Мне казалось, что я ослышался, но нет: Джонсон два или три раза назвал неаполитанца «ваша светлость» и «герцог».

Упоминалось имя принцессы Паолины, имя его святейшества папы римского и его величества короля Обеих Сицилий.

Опять, значит, я попал в знатную компанию, как там, в Новом Орлеане….