Михаил Первухин - Вторая жизнь Наполеона

— Тяжелое настроение воцарилось на борту люгера.

Матросы Джонсона были люди, привыкшие ко всяческим авантюрам, по большей части старые морские волки, матросы военного флота или контрабандисты. Они на своем веку успели-таки нанюхаться пороху…

Болтая с ними в свободные от работы часы, я мало-помалу познакомился с их биографиями и знал, что между ними были люди, помнившие Абукир, дравшиеся в водах Гибралтара, сражавшиеся под знаменами Нельсона и Вильнева. По характерному морскому выражению, эти люди и самого черта не испугались бы, заглянули бы ему в рот, чтобы поискать там зуб со свистом.

Но теперь и ими овладевала вполне понятная тревога: на нас наседало грозное боевое судно, которому мы не могли оказать ни малейшего сопротивления. Правда, на борту люгера имелось восемь пушек. Но, Боже мой, что значила эта наша малокалиберная артиллерия в сравнении с теми силами, которыми располагал наш противник…

— Нам подают сигнал! — предупредил Костера Мак-Кенна.

В самом деле, гнавшийся следом за нами фрегат поднял целую серию пестрых сигнальных флагов.

Опытные моряки, Костер и Джонсон, не нуждались в сигнальной книге для того, чтобы разобрать, что спрашивает у нас неаполитанец:

— Что за судно? Какого флага? Какого порта? Каков груз? Куда идете?

При помощи тех же сигналов флагами мы ответили:

— Русский люгер «Работник». Под флагом Российско-Американской Компании. Груза почти нет: немного припасов. Порт назначения Ситха. Аляска.

— Замедлить ход! — просигнализировал нам неаполитанский фрегат.

Скрежеща зубами, дядя Сам отдал приказание матросам зарифить часть парусов. Люгер заметно замедлил ход. Фрегат быстро стал приближаться к нам, все еще на ходу сигнализируя:

— Что за судно впереди по курсу? Почему гонитесь за ним?

Мы ответили:

— Не знаем! Хотели догнать, чтобы попросить медикаментов или врача: имеем на борту больных!..

— Что за болезнь?

— Не знаем.

— Не увертывайтесь! Что за болезнь?

— Кажется, чума!

Воображаю, какую физиономию сделал командир фрегата, получив от нас этот ответ…

В те годы страшный бич человечества, зарождающийся, говорят, в джунглях Индии или болотах южной Персии, неоднократно вторгался на территории, занятые цивилизованными нациями, но, к общему счастью, человечество уже умело бороться с чумой при помощи чрезвычайно суровой системы карантинов. Страх, внушаемый чумой, был чрезвычайно велик, особенно среди южных народов, увы, слишком хорошо знакомых с этою беспощадной болезнью…

Некоторое время после того, как мы подняли роковой сигнал, неаполитанский фрегат, явно растерявшись, не снимал своих сигналов.

Тогда мы подняли новую серию пестрых флагов:

— Просим прислать врача и лекарств!

Ответ не замедлил последовать, и был краток, но выразителен:

— Убирайтесь, или я вас пущу ко дну вместе с чумой!

Снова фрегат развернул всю свою парусность и пронесся мимо нас на таком расстоянии, что мы могли разглядеть его палубу.

— Он там! — тронул Джонсона за локоть доктор Мак-Кенна.

— Кто?

— Лорд Ворчестер! Оскорбитель трупа маршала Нея.

— Мерзавец! — скрипнул зубами Джонсон.

Я посмотрел на палубу неаполитанского фрегата в подзорную трубу и без труда нашел того человека, о котором говорили мои спутники. Он по костюму резко отличался от людей экипажа фрегата: был одет, как одеваются, или, правильнее, как одевались в начале девятнадцатого века элегантные молодые англичане, посетители Гайд-Парка и Ипсомских скачек. У него на голове был блестящий черный цилиндр, резко расширявшийся кверху, с круто загнутыми широкими полями. Плечи его облекал длиннополый рейтфрак. На длинных и тонких, как ходули, ногах были серые рейтузы.

В то время, когда я глядел на него, он повернулся ко мне лицом, — и я невольно вскрикнул: через лицо, прикрывая правый глаз, шла широкая черная повязка.

И трудно себе представить лицо, более надменное, улыбку более высокомерную, движения более угловатые и напыщенные…

— Он, опять он! — сжимая кулаки, гневно бормотал Мак-Кенна. — Ей Богу, этот человек помешан!

— Человек ли? — насмешливо отозвался Костер. — Не правильнее ли назвать его бешеной собакой. Семь смертных грехов Небо простит тому, кто отправит этого людоеда на тот свет.

Очевидно, мои спутники знали всю подноготную этого человека. Я же знал про него одно: в 1815 году, когда в плен французским королевским войскам попался один из талантливейших и храбрейших маршалов Наполеона, «бесстрашный Баярд», генерал Ней, — французский полевой суд приговорил старого бойца к смертной казни. Ней умер, как солдат: его расстреляли. Расстреляли те самые солдаты, которых он водил к победам…

Это одно было уже достаточно гнусным.

Но самое гнусное было еще впереди. И в этой гнусности участвовал Ворчестер.

Когда труп маршала Нея лежал у той стены, у который его расстреляли, присутствовавший при казни в качестве зрителя Ворчестер, который был верхом на кровном скакуне, дал шпоры своему коню и дважды заставил лошадь перескочить через труп казненного. По-видимому, всадник добивался того, чтобы конь растоптал труп маршала Нея. Но конь не повиновался, — перескакивал через труп убитого героя, не смея коснуться мертвого тела копытами.

Тогда Ворчестер подъехал к трупу и дважды ударил его своим хлыстом…

Вопль негодования пронесся тогда по Франции. Отголоски общего негодования долетели и до Англии, где каждый порядочный человек осудил варварский поступок Ворчестера.

Ворчестер, если не ошибаюсь, играл какую-то роль при английском посольстве в Париже. Сент-Джеймский кабинет был вынужден немедленно отозвать Ворчестера, одно появление которого на улицах Парижа способно было вызвать бунт.

Какой-то наполеоновский офицер вызвал Ворчестера на дуэль, но Ворчестер сообщил о вызове французским властям. Те арестовали приверженца Наполеона, придумали явно дутое обвинение в заговоре, и бедняга кончил свои дни в тюрьме при довольно загадочной обстановке, как кончали тогда в тюрьмах многие приверженцы павшего императора, расплачиваясь жизнью за преданность Наполеону.

Ворчестер уехал в Италию. Но и туда проникла уже весть об его поступке. И как-то раз в Милане, когда Ворчестер прогуливался по площади у великого Миланского собора, молодой итальянец, маркиз Гаэтани дважды ударил гордого англичанина по лицу хлыстом. Один из ударов выбил глаз Ворчестеру…

Вот все, что я знал об этом человеке.

Впоследствии мне пришлось узнать о нем многое, но все, что я узнал, не могло смягчить в моей душе, в душе солдата, презрения к этому знатному джентльмену, способному оскорблять труп павшего врага…