Симона Вилар - Лазарит

— Нет, я приглашаю вас быть моими гостями. Клянусь в том милосердием Аллаха, — да пребудет он вовеки славен! — сарацин воздел открытые ладони к небу, а затем неожиданно улыбнулся, показав великолепные белые зубы, особенно яркие по контрасту со смуглой кожей его лица. — Неужели вам, назареянам, так трудно поверить, что я всего лишь следую закону гостеприимства, который свято чтут мои единоверцы. Вам ведь известно, что сейчас между нашими народами перемирие, — не так ли, благородная госпожа Джоанна? — Он слегка склонил голову, обернувшись к молодой женщине, которая не могла вымолвить ни слова, пораженная происходящим.

Ее замешательство развеселило сарацина еще больше. Его заразительный смех, словно в зеркале, отразился на лицах его спутников — те тоже заулыбались и опустили сабли.

Эмир проговорил, прижав руку к груди:

— Я повторяю свое приглашение. И пусть покроют пятна проказы того, кто первым осмелится начать ссору, когда между нашими правителями — мир.

Упоминание о проказе заставило Джоанну вздрогнуть. Она вполголоса велела шотландцам убрать оружие и не выказывать враждебности, сама же шагнула к своей лошади. К ее удивлению, знатный сарацин мгновенно оказался рядом и, сложив руки в замок, помог ей подняться в седло. Это произвело впечатление даже на хмурых шотландцев. И все же Осберт спросил:

— Вы клянетесь, что это не ловушка? Откуда нам знать, можем ли мы довериться сарацинам…

— Я сказал, что вы мои гости, — обернулся к рыцарю мусульманин. — К тому же, — добавил он, уже направляясь к своей лошади, — иного выхода у вас и нет.

Осберт едва сдержал себя, чтобы снова не выхватить меч, но удар в спину врага был бы и ударом по его чести.

Кавалькада далеко растянулась по тропе. Джоанна ехала рядом с вельможей, не сводившим с нее глаз, а шотландцы следовали за ней на некотором расстоянии, окруженные сарацинскими воинами.

— Могу ли я узнать, кому обязана знакомством с восточным гостеприимством? — наконец спросила Джоанна, взглянув на незнакомца. Его пристальное внимание начинало ее утомлять.

— О нежная пери, я всего лишь эмир великого султана Саладина. А зовут меня… Наши имена слишком трудны для франков, поэтому вы можете звать меня просто Малик.

— Однако вы неплохо владеете лингва франка, — заметила Джоанна, не желая выказывать смущение. Знатной даме не подобает смущаться — с кем бы она ни говорила.

— Я хочу знать все о народе, с которым воюю, — заметил спутник, по-прежнему улыбаясь. — А языку белоголовых франков меня обучила одна женщина из гарема моего отца. Но это было давно, и многое уже позабылось.

И тем не менее говорил этот человек неплохо. Но кто он?

С виду эмир уже не юноша, хоть и не стар. Однако его холеная борода кое-где пронизана светлыми нитями седины. Под великолепным бледно-голубым тюрбаном его лицо кажется особенно смуглым, а в темных глазах то и дело вспыхивают искорки веселья, да и легкие морщинки в уголках глаз свидетельствуют скорее не о возрасте, а о привычке смеяться. Овал лица благородно удлинен, нос тонок и изогнут, как у ястреба. По европейским меркам он не красавец, но по-своему привлекателен — худощавый, отлично держащийся в седле, с выправкой опытного воина. И в его манерах явственно чувствуется привычка повелевать. Вот и сейчас: одним движением руки эмир остановил отряд на просторной поляне, и ближайший воин придержал его коня, пока он спешивался.

Джоанна тотчас поняла, что вельможа и его люди находятся здесь давно — в тени платана виднелись разостланные циновки, над ямой с углями жарилась на вертеле туша лани.

— Пусть ваши спутники подождут здесь, — проговорил эмир Малик, предлагая Джоанне опереться на его руку. — Им не причинят никаких обид и угостят на славу. Вас же, госпожа Джоанна, я прошу проследовать со мной.

Они миновали заросли можжевельника, из-за которых доносились вкрадчивые звуки струн.

Сделав еще несколько шагов, Джоанна едва не ахнула: перед ней открылась еще одна поляна, больше похожая на великолепный шатер. Огромный круглый навес из зеленых и голубых полотнищ с кистями защищал поляну от солнца, траву покрывал драгоценный ковер, на котором были разбросаны яркие подушки и стояли приземистые столики с кальянами и легкими изысканными яствами.

Эмир проговорил:

— Аллах, милостивый и милосердный, послал нам кое-какую пищу. Разве вы не голодны? Разделите же со мной трапезу, прекрасная пери. — С этими словами он увлек ее в прохладную тень навеса. — Не каждый день я могу позволить себе общество женщины, которая не стремится спрятать свое лицо, а наоборот — удивляет солнце и небеса своей дивной красотой.

Джоанна все еще осматривалась, а эмир уже непринужденно устроился среди подушек и взялся за мундштук кальяна. Заметив, что она все еще пребывает в неподвижности, он пояснил:

— Это мое походное убежище, прекрасная пери. Здесь я отдыхаю от треволнений жизни. Аллах не возбраняет иметь немного радости даже в самые тоскливые дни. Оттого я и считаю день прожитым не зря, если убил врага, насладился женщиной и отведал доброй еды.

Продолжая говорить, он ополоснул кончики пальцев в чаше с водой, в которой плавали розовые лепестки, взял с блюда ножку жареного фазана и, словно подавая пример гостье, энергично впился в нее своими ослепительными зубами.

Джоанна невольно улыбнулась. Ей начинал нравиться этот веселый жизнелюбец. Однако она тут же приняла надменный вид и осведомилась:

— Надеюсь, упоминая о наслаждениях с женщинами, вы не имели в виду меня?

Эмир промолчал, но взглянул на нее так, что ее охватило тревожное волнение. Однако последовавший за этим ответ ее успокоил: созерцание лика прекрасной дамы, так неожиданно встреченной в лесу, право, стоит всех тех любовных утех, что воспевают бродячие певцы.

— О, вы, господин Малик, говорите так, словно учились куртуазному обращению при дворах короля Ричарда и его матушки, — с облегчением заметила молодая женщина.

— Увы, мне не доводилось там бывать! Может быть, вы немного расскажете мне о нравах рыцарей-франков? Но прежде разделим трапезу. Ведь по нашим обычаям того, с кем однажды преломил хлеб, принято считать добрым другом.

Здесь, однако, нашелся не только хлеб. Под ненавязчивые звуки барбета, [138] Барбет — струнный музыкальный инструмент, распространенный в арабском мире, Турции и Иране, род лютни. на котором наигрывала сидевшая поодаль темнокожая рабыня, эмир и его гостья вкушали отменно приготовленное мясо птицы и хрустящие лепешки, начиненные рыбой со специями, маринованные оливки и ядра фисташек, вымоченные в розовой воде. На серебряных блюдах высились горы самых восхитительных фруктов, которые когда-либо доводилось видеть Джоанне, и рядом с каждым блюдом лежал тонкий позолоченный ножичек для разрезания плодов. Вместо вина, запретного для последователей Мухаммада, имелись прохладный шербет и сок фруктов, разбавленный ключевой водой.