Александр Крашенинников - Слуга злодея

Вертухину будто кол всадили — стал он ни жив ни мертв. Ежели Лазаревича повесят, тайна поручика Минеева уйдет вместе с ним в преисподнюю!

— Вели миловать! — вскричал он, опять падая на колени перед Белобородовым.

— Что такое? — грозно спросил Белобородов.

— Этот клеветник и недруг правды показал себя искусным лекарем, — сказал Вертухин, поднимая голову и тщась посмотреть в глаза полковнику. — Почти на моих глазах он навсегда излечил от заушницы родственницу вон того господина, приказчика Калентьева. Милостивый государь, он хотел утаить от тебя свое умение, но он тебе еще пригодится. С сердечным сожалением вижу, милостивый государь и отец, у тебя кости от морозов ломит. Пускай свое искусство употребит и тебя вылечит.

Белобородов глянул на Калентьева, все еще сидящего на самоварной крышке, потом на Лазаревича и сказал:

— Погодите вешать, — он обернулся к Вертухину. — Сказывай, мил друг, каковских будешь и как здесь оказался?

Вертухин поднялся с колен и голову склонил в знак величайшей покорности.

— Милостивый отец! Более года я жил рабом при дворе визиря Мехмет-Эмина, — сказал он и выпрямился. — Многажды меня склоняли принять мусульманскую веру, но я верен старообрядчеству остался, в коем крещен и воспитан, таковым и умру. Казалось мне, что я презрен и совершенно забыт, но был освобожден верными сподвижниками государя Петра Федоровича, донскими казаками. Теперь мой путь лежит из Крыма в столицу государства российского Санкт-Петербург, дабы привлечь в наше войско всех, признающих истинным государем Петра нашего Федоровича.

— Эко мелет! — сказал в сей момент Лазаревич. — Санкт-Петербург располагается у чухонского моря, а мы находимся в Сибири. Из Крыма через Сибирь, смею заметить, ездят в Монголию, однако же никак не в Санкт-Петербург.

Вертухин посмотрел на него с учительствующим видом и вытащил из кармана веленовую географическую карту, тут же ее перед оторопевшим Лазаревичем распахивая:

— Покажи, любезный, где у нас тут Сибирь, а где столица государства российского город Санкт-Петербург, — сказал он.

Карту эту господа немцы писали, а немецкий язык Лазаревич знал зыбко, а ежели по правде, то вовсе не знал. Да притом Вертухин сложил карту с таким усердием и умением, что Санкт-Петербург промеж Рифейских гор оказался, а Крым и вовсе не виден стал. Лазаревич выставился на карту, будто на злого татарина.

— Крым располагается в сих местах, — Вертухин жестом роскошества очертил Каспийское море и повернул карту к Белобородову. — Удостоверься, государь мой! От Крыма в Санкт-Петербург прямая дорога через Сибирь-матушку, где мы в сей момент и обретаемся.

— Ах ты, плут! — Белобородов шагнул к Лазаревичу, выхватывая саблю, висевшую у него на поясе. — Доколе меня испытывать будешь?

— Вели миловать, отец наш! — бросился между ним и Лазаревичем Вертухин. — Рассуди сам, сей человек в болезнях искусен, но умом скуден и что говорит, сам не знает.

Лазаревич, гневно в спину Вертухину глядя, стоял молча.

— А как он хотел утаить от тебя свое лекарское искусство, вели дать ему пять палок, — докончил Вертухин разгром Лазаревича.

Белобородов сделал знак Рафаилу и Лазаревича увели на конюшню.

— Мил друг, — обратился Белобородов к Вертухину, — коли ты за мое здравие так хлопочешь, садись со мной за стол. Мороз, верно, кости мои ломит паче медведя и надобно их разогреть.

— Фетинья, голубушка, собери припасов, что есть в этом доме да на стол, — обратился Вертухин к любезной его сердцу девице, без господина своего вдруг ожившей и разрумянившейся.

Не доверяя силе своих слов, он подошел к девице и на ухо ей что-то, видать скоромное, прошептал. Лицо Фетиньи так и окатило краской.

Она кинулась в дверь и выкатила из сеней кадушку соленых рыжиков, а из кухни, погремев там посудой, вынесла вареную курицу и миску с пирогами.

— Рафаил! — сказал Белобородов, и огромный его товарищ вышел без дальнейших понуканий.

Вскорости он вернулся с ведром пива, в котором, биясь о стенки, плавал железный ковшик.

Сели за стол, и Белобородов собственной рукой начал наливать всем, кроме себя. Не жалел пива и для Лазаревича, который вернулся с конюшни раздосадованный и неулыбчивый. Сидеть он не мог, поэтому стоял поодаль, как стражник.

— А ты, государь и другой отец, почему себя обходишь? — спросил Вертухин.

— Не употребляю, — коротко ответил Белобородов, и простые люди, пришедшие с ним и сейчас прижавшиеся к дверям, засияли умилением.

Белобородов повернулся к Лазаревичу:

— Пей!

Лазаревич помотал головой, не разжимая зубов.

— Ему не дозволяет его никонианская вера, — пояснил Кузьма.

— Так он еще и никонианин! — вострепетал негодованием Белобородов. — Рафаил!

Татарин взял от печки щепку для растопки и раздвинул ею зубы Лазаревича. Мужик в халате, щелчком Белобородова свергнутый недавно наземь, влил в эту щель чарку, потом еще одну. Лазаревич ослабел в своей вере и третью чарку взял сам.

— Бла… бла… бла… — его вдруг взяла икота.

— Благодарствую! — подсказал Кузьма.

— Бла… бла… бла… — сказал Лазаревич.

— Блажен буде!

— Бла… бла… бла…

Видя, что пиво уже отпустило языки на волю, Белобородов обратился к Вертухину:

— Сказывай, мил друг, каково живал на чужбине? Слыхивал я, турки живут без денег, а расплачиваются друг с другом женами. Верно ли?

Глаза Вертухина затуманились от воспоминаний о драгоценной Айгуль, и стала она ему казаться огромным медным рублем, кои били на Екатеринбургском монетном дворе. Рубли эти были такого веса, что их возили на телегах.

Сколько может стоить его Айгуль? Дороже она или дешевле телеги рублей, дороже или дешевле кобылы, выписанной из Голландии, коя тащит эту телегу?

Всех его снов о ней, всей его бессонницы, всего его ничтожества перед богом и всего его благополучия не хватит, чтобы оплатить одно только мановение ее волшебного пальчика.

Дороже или дешевле она тайны поручика Минеева? А преблагополучия и процветания государства российского?

— Верно, — сказал он. — Денег в Турции нету. Но есть девы непорочны. И дороже их одна только земля русская.

— Большая цена. А мелких денег, выходит, нету вовсе?

— Вместо мелких денег ходят там презрительные женщины. Эти стоят, как овца, или даже как собака.

— А нету ли меж ними таких, кои только представляются женщинами, а на самом деле как есть мужчины?

Вертухин оглянулся на Лазаревича. Известно ли Белобородову, что убитый до смерти поручик Минеев лежит сейчас на Билимбаевском кладбище? Но Лазаревич все еще икал от чрезмерно употребленного пива и ничего по его окаянной роже разобрать было нельзя.

— Нет, о таковых мне неведомо.