Александр Крашенинников - Слуга злодея

— Да разве я курица! — возмутился Кузьма.

— Не был бы ты курицей, у тебя шпаги были бы не полотенцем, а блинами обернуты.

Кузьма в расстройстве от несправедливых обвинений так дернул за веревочку, что сало ускакало под полозья и собака заметалась, утратив свои жизненные цели.

Солнце вставало из-за леса румяное и веселое, полозья саней насвистывали музыку, куржак с деревьев слетал фатою.

— Смотрите! — крикнул вдруг Калентьев. — Никак полковника Михельсона авангард?!

Сбоку меж деревьев неслось что-то черное и шумное: валились ветки, снег сыпался с вершин, будто при обвале.

— Да тебе-то какая беда? — сказал Кузьма.

Ох, Калентьев знал, какая! Под тулупом у него был медный поднос с дарственной надписью Татищева, основателя Екатеринбурга. Эту посуду он прихватил из дома, где они сегодня ночевали. Поднос площадью во всю грудь и живот затруднял его так, что ни согнуться, ни присесть, и спроси Калентьева, зачем ему медный поднос — не сказал бы. Но как можно приличному человеку уйти из чужого дома, ничего с собою не взяв!

Михельсон, чужеземец немецкого происхождения, сих обрядов не понимал, приличных людей не жаловал и, невзирая на чины, приказывал пороть, к чему охоты у Калентьева не было.

Оглянулись на бурю меж деревьев и другие. Поповская собака принялась неистово лаять. Сердца у разбойников задрожали.

Но разглядеть в лесу уже ничего нельзя было, тем паче, что сани неслись под угор и вскорости Михельсонов авангард оставили позади.

Вертухин как близко участвующий в сохранности здоровья и жизни Белобородова сидел вместе с Фетиньей и Кузьмой на возу с рублями, постелив под себя соломки. Рублей после выплаты жалованья оставалось уже немного, но окалина учиняла в них шуршание, громкое, как армия тараканов в луковой шелухе.

— Людишки свое жалованье взвесят, — меланхолически рассуждал Кузьма, дергая за веревочку с салом. — И вспомнят, кто им четыре фунта чистой меди обещал.

— Мало в тебе, Кузьма, благородных мыслей, — сказал Вертухин.

— Любезный сударь, — прервала их общение Фетинья, — в голове у меня одно сидит. Вить теперь нам виселицы не миновать, ежели не выведаем, кто господина Минеева убил.

— Это почему? — спросил Кузьма. — Я разбойникам не пособник. За что меня вешать?

— Главные разбойники — кто господина Минеева убил, — сказала Фетинья. — И ежели мы государыне не поможем злодеев схватить, пособниками их станем.

Вертухин с живостию повернулся к Фетинье и внимательно на нее посмотрел. Да не посещала ли и она Санкт-Петербург? То-то гладко говорить умеет — не простолюдинка.

Но на широком лице Фетиньи не было ничего, кроме горячего румянца, русским морозом произведенного.

— Да вить и ухватиться не за что! — сказал Вертухин. — Ежели Минеев с поручением от Пугачева сюда прибыл, кто на него посягнуть мог?

— Никто, кроме как из домашних господина Лазаревича, — предположил Кузьма.

— Это мы всенепременно уже сегодня выведаем! — воскликнул Вертухин с отвагой в голосе.

— Как же, батюшко, ты выведаешь? — спросил Кузьма. — Ежели Лазаревич со своей командою сидят на возу вместе. Нынче они уже обо всем сговорились и в согласие вошли.

— А вот так и выведаю, — неопределенно сказал Вертухин и лег на возу, глядя в морозное небо.

Там, в небе, возле рыжего, мохнатого солнца стояли серебряные колонны, а высоко над ними сеялась алмазная пыль и хоры благодарственные звенели. Натура российская во всем блеске и благолепии рождество Христово справляла.

Но думы Вертухина были далеко отсюда. Айгуль бесценная шла в его мыслях тихой тропинкой меж роз и акаций благоухающих, едва касаясь земли прелестными своими ножками, и птицы лесные смолкали и птицы небесные пели благолепными голосами, так что и душа Вертухина звенеть начала, где скорбно и жалобно, где сладостно и мечтательно.

«О, любезная и драгоценная Айгуль! Всякое время имеет свои чудеса. Думал ли я, что вместо приятных минут с тобою буду планы злодейские расстраивать да еще твоими соотечественниками замышленные? И благоухают на моем пути не розы с акациями, а только свежевыпавшие конские катыши на самой студеной и длинной из всех дорог. Но посмотри на это светлое божие небо, благонравная и прекрасная Айгуль. Разве не обещает оно лучшую сторону судьбы нашей и скорого горячего свидания?!

Знаю я, как уличить разбойников в их злодействе и бесчувственном скотстве, и ты, добродетельнейшая из добродетельных, уже сегодня мне в этом поможешь. Люди вокруг меня разные, но все с такими отвратными рожами, что и смотреть нету охоты. Душа моя, верен я одной только тебе, хотя дьяволицы соблазняют меня каждую минуту и даже сейчас в мысленном нашем соединении не оставляют меня…»

В сей момент, прерывая его думы, легла рядом на рубли Фетинья, в огромном тулупе неповоротливая, будто сноп, и Вертухин тут же просунул руку к ее грудям, большим и теплым, как свежевыпеченные хлеба.

— Знаешь ли ты, Фетиньюшка, чем я дорог дамам в городе Санкт-Петербурге? — зашептал он ей на ушко. — А также в городе Москве?

— Чем же? — она, играя, провела пальчиком по его губам.

— Находясь в такой экспозиции, как мы сейчас, я говорю им: «Не угодно ли, сударыня, прогуляться со мной в спальню?»

— Но они, сударь, небось, шлепают тебя по роже?

— Они шлепают меня по роже, а потом мы делаем променад в спальню.

— Хи-хи-хи! — только и сказала на это Фетинья.

Они обнялись, и сто клавесинов зазвучали в стылом небе, сопровождаемые серебряным хором санных полозьев, морозного ветра и падающего с деревьев снега.

Кузьма недовольно завозился.

— Амуры строить не время, — сказал он. — Когда смертоубийца рядом с нами.

— Что такое? — Вертухин приподнялся и сел. — Что разумеешь ты под сими словами?

— Не от шпаги закончил свой путь господин Минеев, но от инструмента по имени циркуль. Сам рассуди: на Минееве было две дырки. Одна побольше, она могла быть от шпаги. А вторая совсем малюсенькая, разве что от шила. Или от циркуля.

Вертухин повернулся к нему так, что едва не выпал на дорогу.

— А циркуль после я нашел на помойке подле дома Лазаревича да подобрал, — сказал Кузьма.

Он сунул руку за пазуху и вытащил большой железный циркуль.

— Да на нем нет крови! — воскликнул Вертухин.

— Есть, — сказал Кузьма. — Но совсем немного. Кто-то вытер. Смотри, батюшко, следы остались вершках в шести от острия.

Вертухин осмотрел циркуль и до того разволновался, что у него дыхание сперло.

— Ну-ка разверни шпаги! — приказал он.

Фетинья вдруг выхватила сверток со шпагами из-под Кузьмы и прижала к себе.

— Дай сюда шпаги, Фетиньюшка, — сказал Вертухин.

Фетинья отрицательно покачала головой.

— Дай сюда оружие смертоубийства! — возвысил голос Вертухин.