Александр Крашенинников - Слуга злодея

Вертухин вылетел в двери.

— Я флигель-адъютант великого магистра графа фон Калиостро! — рявкнул он. — Становитесь в ряд! Целитель будет принимать по очереди. Наращивание одной ноги — алтын. Наращивание двух ног — три алтына.

— Пошто три алтына? — возмутился безногий артиллерист.

Укоризненно смотрели на Вертухина и дырки на мундире, палевые по краям.

— А по то, — в тон артиллеристу ответил Вертухин, — что ноги должны быть одинаковы. Одна нога не может быть длинней другой. Сие искусство требует соблюсти равновесие Земли, Воды и Огня. Это стоит больших трудов.

Артиллерист замолчал, сраженный ученостью флигель-адъютанта великого магистра графа фон Калиостро.

Вперед вышел детина в косую сажень ростом, одетый в модный среди простолюдинов армяк «Баба у меня свихнулась» — с рукавами ниже пальцев. Один глаз у него был замкнут, как совсем недавно у Вертухина, но другой смотрел, и смотрел подозрительно. Из рукава выглядывал кистень.

— Сказывали, старик прозрел на оба глаза за одну баранью кость, — детина оттянул край рукава, показывая Вертухину свою благодарность за неоказание помощи.

— Отмыкание глаз бесплатно! — поспешно сказал Вертухин. — Поелику все глаза в государстве российском должны быть постоянно отверсты. Как звать? — он с почтением наклонил голову.

— Федька Раздеринос! — гаркнул детина прямо в ухо Вертухину, так что гром прошел по всему его телу.

И только Вертухин повел рукою, приглашая Федьку войти, как рука его остановилась, лицо побледнело, а глаза хищно сузились, глядя в печальные просторы полей.

С противоположной стороны, от Москвы, надвигалось другое войско. Трещали по бревенчатым настилам барские кареты, окна коих заполнены были намертво пристегнутыми к волосам разноцветными клумбами, молодцевато скакали ровною обочиной господа в черных фраках и круглых шляпах, а иные в летних кафтанах, холстяных камзолах с серебряными пуговицами и штанах из шелкового голубого репса. Шел и пеший люд, выглядевший победнее, но двигавшийся с той же горячностью.

То были остатки московской знати и горожан, коим еще не довелось хотя бы ущипнуть великого мага и астролога графа Алессандро Калиостро. Остатки были, однако же, немалые и состояли больше из барышень, в помощь коим вызвались благородные господа. Гомон грачей, как охрипшие от усталости медные трубы, висел над сей ордою.

Вертухин повернулся к толпе, собравшейся возле трактира.

— Великий магистр граф фон Калиостро вызывает духов Иоанна Грозного, Софьи Нарышкиной и княжны Таракановой, — сказал он. — Надо подождать.

— Долго ли ждать, мил человек? — спросила побирушка, пришедшая в надежде получить приворотное зелье для пятаков.

— Никто не знает. Княжна не может в тюремное окошко пролезть, — внушительно сказал Вертухин, вошел в трактир и захлопнул дверь.

Граф Алессандро Калиостро, прекрасная Лоренца Феличиане, слуга и служанка сидели с прямыми спинами рядком на лавке, будто в протестантской церкви, и встретили Вертухина взглядами тревоги и надежды.

— Экипаж готов? — спросил Вертухин.

— На заднем дворе, — быстро сказал слуга. — Кучер ждет сигнала.

— Но мы не знаем, в какой стороне Санкт-Петербург! — воскликнула Лоренца.

— Я знаю! — сказал Вертухин.

Ни один верующий не смотрел на Спасителя такими же глазами, как честная компания на Вертухина.

Вертухин медленно прошелся от лавки к окну и обратно.

— Но я не один, — сокрушенно сказал он наконец.

— Сударь, мы берем твоего спутника или спутницу с собою! — горячо воскликнул граф. — Где он?

Вертухин показал в окно на ржавые мощи велосипеда Артамонова, сиротливо лежащие посреди двора.

— Да где же он?! — восклицал граф в нетерпении. — Твой друг и наш друг.

— Велите, ваше превосходительство, погрузить сии колеса и оси в багажный ящик, — повернулся к нему Вертухин. — А я потом объясню.

«Объяснить-то я тебе, конечно, могу, — подумал он, — а понять страсти русских мастеровых ты все равно не сподобишься. Посему проживешь и так».

Четверть часа спустя боковыми переулками гнали уже прочь из Клина.

За городом началась тряска. Карета скакала по вымощенной бревнами дороге, будто гигантская лягушка, путешественникам нещадно мяло и терзало бока и задницы, в багажном ящике визжали и гремели железные кости. Кучер, не вытерпев сего свинства, съехал на обочину. По бездорожью карета побежала много лучше.

Преследователи только-только выбирались вдали на пригорок.

Вертухин высунулся из кареты, вставил большой палец в ухо и помахал другими пальцами.

— Ваше превосходительство, дайте мне лист бумаги, — сказал он, ныряя обратно в карету. — Я им наш привет еще и отпишу.

Граф достал из клади белоснежный листок. Он готов был предоставить Вертухину для письма не только бумагу, но и собственную спину.

Вертухин огромными буквами начертал на бумаге бранное слово и выбросил ее в окно. Лист, кружась, как белый голубь, сел на дорогу.

Преследователи отставали. Их повозчики не были столь догадливы, как кучер графа Алессандро Калиостро, они оставались в неправильном предрассуждении, что ездить надо по дороге, а не помимо нее.

Глаза графа Алессандро Калиостро становились все скучнее, его широкое скуластое лицо заострилось.

«Да ведь он затосковал по страсти безмерной, коей его почитатели окружают! — понял Вертухин. — Их огненного жара ему не хватает или он даже новых синяков получить возжелал».

— Как же вам, граф, столько сердец на свою сторону привлечь удалось? — спросил он. — Неужели одной только своей ученостью?

Глаза графа засверкали, как у дракона.

— О, нет, конечно, нет! — воскликнул он.

— Да как же в таком случае? — сказал Вертухин. — Я умираю от любопытства.

— Вы знаете, любезный друг, — заговорил граф, — что я в молодые годы был поучен преизрядно. Монахи доброго Кастильонского братства подвигли меня к изучению химии, алхимии, астрономии, медицины и других наук. Постигая науки с большим рвением, я стал ученейшим человеком. И был совершенно безвестен даже в родном Палермо. А сейчас меня знают и бродячие московские кошки!

— Даже кошки?! — воскликнул Вертухин с жаром восхищения. — Как же вы сподобились?

— А вот так, — граф от удовольствия пьянел на глазах. — Я постиг, что путь к славе через то лежит, чтобы сделаться дураком и встать на один уровень с толпою!

— Как?! — воскликнул Вертухин против воли. — Неужели слава и ученость есть слова, к разным родам принадлежащие?

— Не только к разным, но к противоположным. Рассуди сам, дорогой друг, разве философ, истину обнажающий, во всех краях и землях славен? Или астроном, строение небесных тел постигший? Нет! Они в безвестности и нищете пропадают. Но по всей Европе слава идет о человеке, который неизвестное дотоле растение разыскал, как это по-русски… хрен моржовый да в спаржу его превратил. А другой сучье семя посеял и золотые талеры из него вырастил. Он тоже знаменит на весь белый свет. И ни тому, ни другому никакой учености не надо было — только гибкость языка и ловкость рук.