Рафаэль Сабатини - Меч ислама

— Не вредно бы тебе помнить, что именно твой промах довел до беды. Если бы ты выполнил задание на берегу, такого никогда бы не случилось. Иди и верни его, и, если будет нужно, даже силой.

Тонкие губы Джанеттино скривились.

— Смотрите! — ответил он и указал на восток.

Галеры корсаров уже покрыли четверть расстояния, отделявшего их от европейцев. Большие треугольные паруса были теперь прекрасно видны. Легко было подсчитать, что общим числом их не меньше шестидесяти.

— Можем ли мы медлить и дальше? — спросил Джанеттино. Разгневанный адмирал в смятении почесывал бороду.

Историки поразительно разноречивы во мнениях об этой экспедиции в Шершел. Впрочем, это им присуще. Льстивое произведение Лоренцо Капелло «Жизнь принца Андреа Дориа» представляет собой отчет, полный небылиц, оплаченный самим адмиралом и прославляющий его. Другие авторы, больше заинтересованные в истине, чем в сохранении доброго имени Дориа, основываются исключительно на фактах. А факты говорят, например, о том, что во время бегства из Шершела, — а это отступление и впрямь напоминало бегство, — направляемый Дориа флот мчался к Балеарским островам так стремительно, как только позволяли паруса и весла, в то время как флот Барбароссы преследовал его по пятам.

Но не весь флот Барбароссы участвовал в погоне, которая к тому же, с наступлением сумерек была прекращена. Драгут-реис с десятком своих галер отстал от берберского воинства и вошел в бухту Шершела, чтобы выяснить, что же там случилось.

Город был охвачен волнением, а в бухте отсутствовали корабли, за исключением одной императорской галеры с турецкими рабами, но без команды, которая могла бы ее защищать. Это была одна из трех галер, направившихся к молу, когда Просперо, отказавшись подчиниться приказу, сошел на берег. То было одно из его собственных судов, которое он оставил дожидаться своего возвращения. Двум другим кораблям с освобожденными христианскими невольниками Просперо разрешил отплыть с императорским флотом.

Этой неохраняемой галерой и завладел Драгут. Затем он высадился на сушу и во главе корсарского войска ворвался в город. Беспорядочное сражение увлекло его на восток, к старому римскому амфитеатру. Здесь он застал укрепившихся европейцев, окруженных солдатами Аликота — турками и арабами. Это был отряд Просперо, выросший на сотню человек за счет спасенных им испанцев.

Слава Драгута, принесшая ему гордый титул Меч Ислама, затмевала известность более жестокого и старого Аликота. Он велел канонирам, которые вытащили свои пушки из крепости на волах, чтобы обстрелять оставшуюся горстку захватчиков Шершела, не открывать огонь. Вместо этого он послал к амфитеатру трубача с белым флагом и предложением сдаться.

Просперо предоставил своим сторонникам самим принять решение. Видя привезенные пушки, многие из них уже воздавали молитвы Господу, ожидая мгновения, когда предстанут перед Ним. Они жадно ухватились за предложение жизни. И хотя ее будут омрачать лишения рабства, все же надежда на отдаленное освобождение поддержит их силы. Поэтому они побросали оружие и в суровой, молчаливой покорности вышли из укрытия. Мусульмане шумно окружили их, чтобы вести в тюрьму, где их станут содержать до тех пор, пока судьба каждого не будет определена в Сок-эль-Абиде.

Последним вышел Просперо, с горечью в сердце, с чувством вины перед своими сторонниками, которых он поставил в столь ужасное положение, и со злостью на Дориа, ставшего на его и их пути. Просперо был убежден, что, если он окажется на берегу, синьор Андреа, рыцарь Христова воинства, все же отсрочит отъезд и останется, чтобы взять его с собой. В своем поступке (надо признать, достаточно неразумном) он был движим честолюбием, порожденным родовой враждой между домами Адорно и Дориа. Позже он осознал, что долго обманывал себя, веря, что если уж его взяли в экспедицию, то прошла и вражда.

Просперо насупил брови при этих мыслях, которые были еще тяжелее, чем ожидание предстоящего заточения. Он выбрался из-под обломков амфитеатра и безразлично стал перед толпой, которая выкрикивала ругательства и потрясала саблями перед его лицом. Потом он различил фигуру командира в зеленом шелковом халате, схваченном на бедрах длинной перевязью, с которой свисал турецкий ятаган, украшенный золотом и костью. Тюрбан из зеленого шелка был надет на остроконечный шлем, сиявший как отполированное серебро. Драгут-реис, высокий, сильный и насмешливый, с раздвоенной черной бородой, орлиным носом, проницательным взглядом, пристально смотрел на него. Резко очерченные алые губы неожиданно разомкнулись, в улыбке обнажились крепкие белые зубы. Он выступил вперед, резко гаркнув: «Прочь! », отстранил в сторону тех, кто стоял у него на пути, подошел к Просперо с низким поклоном и поднес ладонь к бровям. Потом рассмеялся.

— Опять превратности войны, синьор Просперо! Он говорил на своеобразной смеси греческого, романских и тюркских языков. Такую речь в Средиземноморье мало-мальски понимали все.

— И превратности достаточно приятные, господин Драгут. Коль уж я пленник, слава Богу, что именно ваш.

Он расстегивал свой пояс, чтобы сдать оружие. Но Драгут остановил его. Из опыта общения с романцами командир корсаров знал об их рыцарских манерах. И теперь был рад случаю показать, что позаимствовал их. Это тешило его самолюбие и внушало мысль о превосходстве над грубыми пиратами, которыми он командовал.

— Нет-нет! — воскликнул он, взмахом руки предупреждая возможные возражения. — Оставь меч себе, дон Просперо. Истинным господам довольно и честного слова.

Просперо поклонился

— Вы великодушны, синьор Драгут.

— Я принимаю так, как принимают меня. Всегда. Когда я был вашим пленником, со мной обошлись вежливо, и, слава Аллаху, столь неожиданно попав в мои руки, ты тоже не будешь страдать от меня. Я никогда не думал, что встречу тебя среди сторонников этого старого негодяя Андреа.

— Опять же превратности войны. Всякое бывает в солдатской жизни.

— Все в руках Аллаха, — поправил его Драгут. — Он велит, что три тысячи дукатов, заплаченных за меня, теперь должны быть отработаны. А пока можешь считать себя моим гостем, дон Просперо.

У Просперо не было причин жаловаться на гостеприимство Драгута ни в Шершеле, ни позднее в Алжире.

Гонца отправили к Андреа Дориа, ибо по зрелому размышлению Просперо понял, не без помощи Драгута, что адмирал все же был прав в своем решении.

Спустя несколько дней, когда он был на галере Драгута, плывущей в Алжир, тот поведал ему, что Дориа удалось ускользнуть от Барбароссы и в целости увести свой флот.

— Я уважал бы его больше, если бы он вступил в бой, — сказал Просперо.