Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

— Не твое собачье дело! — донеслось из темного переулка и Туглаков канул в ночи.

Иван Васильевич вернулся в свой полупрозрачный дворец, сунул в скважину ключ, прослушал всегдашнюю песенку замка. Прислугу будить не стал, тихо поднялся к себе в опочивальню.

Ночь была такая густая! Луна запуталась в ветвях тополей у самого окна, и словно дразнилась, подмигивала. Смирнову стало жаль своей уходящей в неизвестность жизни. Вспомнил Ванюшу, сдуру наложившего на себя руки. И Анастасию пришлось от себя отдалить, чтобы не было лишней болтовни в городе. Боль утраты уже прошла. Но все же под сердцем что-то ныло. И сына было жалко, и себя.

Кто понимает пожилых людей? И морщины не разгладишь, и печень больную не исправишь. Что ни съешь — колом под ложечкой торчит. Да еще скребет там, так противно! И одышка мучить стала. И все равно хочется сладости так, как никогда здоровому и молодому не хотелось!

Да молодые-то разве понимают — чего хотят? Он, молодой-то, еще и не ведает, что под одежкой у женщины таится, не знает, как толком этим богатством воспользоваться. Напортит только. А пожилой все знает, ведает, какой восторг можно испытать и как его достичь. Оттого так и тянется к молодому телу. Но боишься завидущих глаз и длинных языков. Пословицы ядовитые по лавочкам все лето вместе с кедровой скорлупой от бабьих языков отскакивают. «Седина — в бороду, бес — в ребро!»

Седина… В темное время суток приходится через задний двор к еврею незаметно ходить. Иудей за хорошую плату тайно подкрашивает ему волос. А часы ведь не остановишь! Вон маятник позолоченный туда-сюда, туда-сюда! Тик-так! — Будто гвозди в гроб вколачивают! И пожаловаться никому нельзя. Скажут: чего ты? Ведь пожил!

А разве пожил? Смолоду бился, как рыба об лед. Копеечку к копеечке — все в дело! Недоедал, недосыпал. В Кяхту ездил, во Владивосток, в Монголию, в Китай. Как бы повыгоднее сделку устроить, как бы копеечку лишнюю сшибить. Все думалось: придет мой черед! И вроде черед-то пришел. И что? Добро приходится прятать в тайники, в подвалы. Соборную площадь назвали площадью Свободы. Митинги идут там почитай — каждый день. Ораторы от самых непонятных партий. Чего они хотят все эти бритые и — с усами? О какой свободе толкуют, если у иного за душой и гроша ломаного нет?! Некоторые очень даже ясно высказываются. Отобрать все у богатых. Общее будет все! Все? Значит, и бабы будут общие? И выдадут бывшему купцу Смирнову какую-нибудь старуху — пользуйся! Ты хоть и красишься, а мы твой возраст знаем!..

Куда идем? Что за жизнь такая готовится?.. А тут — Туглаков с картиной этой. Почему-то кажется, что стоит принести эту «Прощаль» в свой дворец, повесить в кабинете — и случится какое-то чудо. Не то прощение грехов, не то еще какое добро. А Степка! Да как он смел перечить?..

Смирнов ворочался, постель казалась горячей, неудобной. Все не так. Работал, копил, мечтал.

Но в эту ночь на первое июля не спал не только Иван Васильевич Смирнов, не спали и многие люди в недостроенных казармах неподалеку от станции Томск Второй.

Нынешний руководитель страны, бывший адвокат Керенский, носивший полувоенную форму, придумал, как можно быстро пополнить Российскую армию. Из ссылки и тюрем стали забирать людей в армию. Вот и в Томске таких рекрутов разместили в недостроенных казармах. Сразу же им оружие выдали. Чтобы в два три месяца они его пристреляли на стрельбище, немножко подучились воинской дисциплине, и можно было бы отправить их на фронт. В Томске особо опасных рецидивистов приковывали к тачкам. Куда бы они ни шли, они обязаны были тащить за собой тачку. Ложась спать, они клали тачку под нары. И то-то были рады они неожиданному освобождению! На войну идти? Да хоть к черту в зубы!..

Вот к этим-то полууголовным воинам в казармы тайно являлись агенты анархиста Кляева и объясняли, что на фронт бедолагам ехать совсем не обязательно. Все советы, комитеты и партии — врут! Человек рождается свободным, это потом на него навешивают погоны, надевают мундиры. Заставляют козырять, маршировать. А человек, он, должен жить, как ему нравится! Любое государство — инструмент подавления. Так завещали великие анархисты: Кропоткин, Бакунин и многие другие. Долой муштру! Новобранцы должны восстать вместе с анархистами в ночь на первое июля 1917 года. Надо захватить власть в Томске и сделать всех людей абсолютно свободными. Сделаем свободным Томск, потом всю Сибирь, потом — весь мир! И Томск будет анархической столицей мира.

Иван Васильевич Смирнов уже стал задремывать, когда громыхнуло в районе Томска Второго. Ударили пушки. Пулеметы принялись строчить не хуже швейных машинок «зингер».

Услышав все эти звуки, Иван Васильевич вскочил с постели, хотел нажать кнопку звонка, но вспомнил, что золото все переправлено в надежные места. Товары спрятаны так, что не вдруг их найдут. Ну, пусть возьмут то, что на виду лежит. Да и вообще — непонятно, кто стреляет? Не иначе, как эти разномастные партии перессорились, черт бы их всех взял! Иван Васильевич выкурил сигару и снова прилег — будь, что будет.

А возле недостроенных казарм пули посекли кисти черемухи и ветки акаций. Пахло их ароматом и теплой человеческой кровью. В панике бежала земская милиция, совместно с милицией советов депутатов, или как их там еще! Нет милиции. Огромное черное знамя вплыло в рассвет, на знамени серебряный череп с перекрещенными берцовыми костями и золотая надпись: «Анархия — мать порядка!» Знамя укреплено было на броневике, который захватили анархисты.

Кляевцы нашли скульптора — австрийца Генриха Бермана и этой победной ночью привели его во двор на Ефремовской улице. В тот самый двор, где когда-то во флигеле жил сам Бакунин. Михаил Кляев поставил возле Бермана охрану из двух анархистов с кольтами в руках и шестерых анархистов — с мотыгами и штыковыми лопатами. И сказал Михаил пламенную революционную речь:

— Ты скульптор! В данный момент времени надо народу дать символ. Надо спасти народ! За ночь сделай нам памятник Бакунина! Не возражай! Требуй материал, помощников, но не возражай. Откажешься, вон те шестеро моментально выроют тебе могилу на том самом месте, где ты стоишь! А те — с кольтами — расстреляют тебя! Мы засыплем яму и тут же найдем другого скульптора. Думай! Даю минуту и пять секунд!..

Скульптор-австриец изваял памятник великого анархиста Бакунина из алебастра еще до рассвета. Ему светили автомобильными фарами и керосиновыми лампами. Он изобразил Бакунина в рост с рукой, зовущей на свержение всех мировых правительств. Памятник был тонирован под бронзу. Бакунин был не очень похож, но красив.

И вскоре этот памятник стоял уже перед Домом Свободы, а Михаил Кляев кричал с трибуны: