Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

Но сначала на полустанок прибыл поезд с восточной стороны. Стоял он тут всего пять минут. Из вагона вышел кряжистый мужик, с пронзительными голубыми глазами. На нем была черная поддевка, из-под которой выглядывал массивный золотой крест, волосы были зачесаны на прямой пробор. Рядом с мужиком стояла красивая белокурая девица в черном платье и черной же меховой душегрее.

Мужик впился в Федьку взглядом, так что Федька вздрогнул.

— Вон ты где, голубь! Не ждал! Не ждал! — воскликнул мужик, — вон они, томичи, что делают! Куда ни кинь, все выйдет клин! Ну, что Салов, поедешь со мной в Петроград?

Федька мужика не узнавал, зато девицу признал, хотя и не сразу. То была красавица Алена, жившая когда-то возле реки Керепети. Мужик сказал:

— Вижу, Федька, что не признал ты меня. А ведь это я тебя спас, когда ты с психи сбежал. Так едешь со мной?

— Никак не могу, дядя Василий, я тут важное задание выполняю, покойного воина к матушке в Томск доставляю! — отвечал Федька, догадавшись, что видит перед собой колдуна Василия. Вы облик сменили, стали белокурым и курносым, так я вас сразу не признал.

Мужик сказал сурово:

— Перво-наперво на теперешний день не Василий я, а Варсанофий. А мое задание важнее твоего, я в Петроград «Прощаль» везу, которая всю нашу матушку Россию от супостатов спасет.

— А что за прощалия такая?

— Секрет! И тебе, сивому, все равно не понять. Так вот. Я не случайно стал бляндином, каким должен быть всякий порядочный россиянин! Нынче я агент Союза русского народа. Я ехал поездом, смотрел из окна, и всех встречных делал бляндинами. Нам на руси не надо брунетов! Зараз я вас всех, сволочей, сделаю курносенькими бляндинчиками!

— Ой не надо! — испугался Салов, — а то нас в Томске не узнают!

Аркашка сказал:

— Чего блажишь? Пусть не узнают. Зато Цусима нас больше не тронет. Пусть господин нас перекрасит, жалко, что ли?

Василий-Варсанофий принялся смотреть на них, не моргая, поднял руку, помотал кистью, что-то нашептывая при этом. Рыжий Аркашка вроде стал блондином. Стали таковыми и Федька, и Алексей, и даже еврея Моню Зильбермана старик вроде бы как-то сумел перекрасить, даже не прикасаясь к нему. А может, это только морок такой был. Аркашка рассмеялся.

— И что такое? — спросил дежурный по полустанку. — И чего во мне такового смешного?

— Ты сходи в зеркало посмотри!

Моня начал оглядывать свою шинель, все пуговицы были на месте. И тут как раз пришло время давать отправление поезду. Колокол прозвенел, свисток просвистел, гудок паровоза проревел, колеса лязгнули.

— Салов! Приедешь в Томск — иди в Союз русского народа и служи там верно, скажи, что я велел. Понял? Ну, все! Поезд отправляется, заболтались…

Колдун подхватил свою юную даму под руку, помог взобраться на подножку, прыгнул сам. Поезд дернулся и пошел, быстрее, быстрее…

Не успели наши путешественники как следует обсудить все чудеса, которые им продемонстрировал зловредный старец, как случилось еще одно чудо, да такое страшное, что Федька Салов попятился крестясь:

— Свят, свят, свят! Господи помилуй!

Перед друзьями на перроне появилось существо с рогами и копытами, с ядовито-желтыми глазами, в которых светилось дьявольское ехидство. Это был огромный старый козел, и он… курил сигару! Курил взатяжку, криво улыбаясь большим ртом.

— Что, что, что это? — изумился Коля. Случившийся рядом путевой обходчик пояснил:

— Это наш станционный козел Васька. После каждого пассажирского поезда на перроне множество окурков остается. Он раз попробовал, понравилось, стал приходить к поездам и окурки жевать, особенно, сволочь, любил жевать окурки от дорогих сигар. Ну, мы взяли да и научили его курить. Теперь он окурок подберет, если он не горит, бежит за кем-нибудь, дескать, дайте прикурить! И даем! И курит. Не козел, а барин, прямо, граф какой-нибудь или барон.

Васька докурил сигару почти до кончика, что осталось, выплюнул в траву. Слегка боднул в зад Аркашку, и убежал за станционное здание.

— Вот гад! — удивился Аракадий.

А через полчаса прибыл поезд, которого ждали путешественники томичи. Тело Савелия поместили в вагоне-холодильнике. Федька, Степан и Аркадий устроились в общем вагоне. Там пахло махоркой, потом, чем-то утробным и смрадным. Люди сидели на полках и между ними на узлах и чемоданах. Плакали младенцы, кашляли и вздыхали старики. Аркашка зырил глазом — где, что плохо лежит. Ночью он разбудил Степку Федьку и Аркадия, зашептал:

— В вагоне — вшивота одна, красть нечего. Айда в холодильник, к мертвякам!

— Ты что? С ума съехал? — возмутился Федька, — на что нам мертвяки? Да и замок там.

— Молчи, деревня! Такие замки простым шилом открываются. А среди мертвяков офицеров полно. Шинели наилучшего сукна, сапоги новейшие, мундиры. Переоденемся в новое все, а на следующей остановке в свой вагон перейдем.

Быстро пробежали во тьме к холодильнику, Аркашка вскрыл и откатил дверь:

— Лезьте!

— Ты первый! — заныл Федька.

Аркашка уже был в вагоне, светил карманным фонариком и говорил вполголоса:

— Я первый! Шинель с полковника сам носить буду, а вот с этого майора шинельку продам али на что сменяю…

Тут Федьку и остальных ревность взяла: ишь ты, наш пострел, везде поспел. Ему лучшее, а им — ремки? Вскочили в холодильник, начали мертвых раздевать, у кого одежка получше. Примеряли, одевались. Увлеклись, обо всем забыли. Между тем поезд тронулся, набрал скорость. И вдруг что-то грохнуло, вагон качнуло, паровоз взревел. Переодетые офицерами вандалы свалились на мертвецов.

Рядом грохали выстрелы, кто-то кричал.

— А здесь что? — послышался чей-то властный голос. Сноп света ударил в глубь холодильника. — Ага! Здесь у мертвяков запрятались офицеры, заклятые враги народа! А ну, выпрыгивай по одному!

Аркашка в шинели полковника увидев перед собой богатыря в папахе, украшенной алой лентой, заныл:

— Не офицеры мы, вышли мы все из народа братской семьи трудовой, то есть братья по классу, как говорится…

— Дай руку, гнида! — гневно приказал богатырь. — Где же твои трудовые мозоли? Холеная барская рука. Тяжелее собственного хрена твоя рука никогда ничего не поднимала… Расстрелять! Всех! Без разговора!

Пулемет ударил по Аркашке, потом прошелся очередью по нутру вагона, скосив Федьку со Степаном и вонзив несколько пуль в покойников, в том числе и в бедного Савелия, которому, впрочем, от этого было ни холодно, ни жарко.

Ноябрьский день был таким морозным, что плевок на лету превращался в ледышку. Оборонявшие Омск колчаковцы были выбиты из траншей и окопов, отстреливались на бегу, но никак не могли оторваться от наступавших бойцов, которых полковник Сенчура называл краснопузыми чертями.