Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

Коле завязали глаза широкой и плотной темной лентой, и Николай Александрович дал ему пощупать кусок материи. Грум должен был на ощупь определить, что это за материя, какой фабрикой выпущена?

— Английское сукно от Вилкинсона! — четко отрапортовал он. Угадал и другие образцы. Николай Александрович сказал:

— На днях из мальчиков будешь переведен в младшие приказчики!

У Коли выступили слезы. Он отвернулся, чтобы никто не заметил его слез. Теперь он ждал новой должности, как некоего чуда. Ведь кто он? Безродный! Не зря он прожил годы в запахе шоколада и в отдаленных звуках румынских скрипок. Он недавно побрил свои небольшие усы. И ему вспоминалось стихотворение Пушкина о паже, хотя Коля был до сей поры всего-навсего грумом.

Весна 1914-го в Томске прошла в основном спокойно. По утрам по домам сами печатники разносили газету «Сибирская жизнь». Приработок такой, все равно домой идти, почему не занести свежие номера в дома, которые лежат на пути?

Печатники, наборщики на работе дышали свинцовой пылью. Поэтому у них часто болели легкие. Ученые люди из университета побывали в типографии, осмотрели цеха и рабочих через слушательные трубки прослушали. И сказали владельцу типографии, знаменитому просветителю, купцу, торгующему книгами себе в убыток, Петру Ивановичу Макушину, что рабочим надо давать молоко. Петр Иванович ученым ответил:

— Я сам тут нередко свинцом дышу! Что же делать? У меня есть корова. Никто не мешает каждому рабочему держать в хозяйстве корову. Если кто не держит, только от лени! У нас в городе даже самые бедные люди держат коров, а я своим наборщикам, печатникам плачу большую зарплату.

Некоторые типографские люди держали коров, некоторые обходились самогонными аппаратами. В редкие выходные и праздники дернешь пару стаканов самогона, гармонь в руки — и на лавочку, благодать! Дышишь воздухом. Вообще-то, типографские — в большинстве люди грамотные, они читали нерусского экономиста Маркса, газетенку одну запретную под названием «Искра», на папиросной бумаге печатаемую, тоже читали. Знали, что хозяев нужно ненавидеть. Своего хозяина они, вообще-то, уважали. Норовистый мужик, но справедливый. А все-таки свинец есть свинец, он оседал не только в легких, но и в сердце.

Все большие дома: типография Макушина, литография, магистрат, католическая капелла с ее витражами — прислушивались слуховыми окнами, глядели оконными проемами, переговаривались между собой скрипом половиц и лестниц, лязгом запоров, печных задвижек и конфорок — может, они стремились понять надвигавшееся время?

С великой реки Томи с щемящим запахом таянья летел вешний ветер. Город тянулся вдоль реки, вода в которой была необычайно холодной и прозрачной, так что каждый камушек на дне на самой глубине было видно. Реку эту питали ледники Алтая. И когда она застывала, лед ее был особо чист и звонок. И льдины во время ледохода напоминали глыбы хрусталя и пахли отчаянной свежестью.

Заливались возле реки на разные голоса балалайки, гитары, гармоники, баяны. Гремели медными голосами на берегу пожарные и военные оркестры, с высокого обрыва Лагерного сада по льдинам палили тяжелые гаубицы.

Некоторые льдины подплывали близко к берегу. Тогда на льдине разводили костер и отталкивали багром: плыви дальше! Иные смельчаки вспрыгивали на плывущие льдины, удивляя народ. Потом их приходилось вызволять из воды при помощи плах и веревок. Почти все жители Томска вышли на берег Томи. Ниже по течению около мельницы Кухтерина пекари водрузили на льдину огромный каравай. И он уплыл в неизвестность. Крики, шум, песни!

Но вот неожиданно взрыв потряс центр города! Господи? Что такое? Опять война? Да какая война в Томске? В таежной сердцевине России? Опять бунтовщики? Бомбисты? После 1905 года, после всяких бунтов, стрельбы и резни хотелось покоя, тиши и глади. Выяснилось: прислуга аптекарей Ковнацких спустилась по ступеням в подвал с открытым огнем, со свечой, вот и бабахнуло!

Приехала полиция: порох хранили? Ковнацкие клялись и божились, что — нет. Какой порох? Откуда? Зачем? Что же тогда? Ученые облазили подвал, исследовали. Оказалось, дом Ковнацких поставлен на древнем кладбище. В подвалах скопился трупный газ. Результат гниения. Прошлое взорвалось! Оно взрывается, хотим мы этого или нет. А мы редко заглядываем в прошлое, не думаем о нем.

Люди со страхом раскрывали газеты, в них писалось о странных и нехороших делах, происходивших в Европе, на Балканах. Кажется — а нам-то, что за дело? Это так далеко, что дальше уже не бывает.

А в квартире генерала Пепеляева по вечерам долго горел свет, он вчитывался в секретные сообщения, вглядывался в карту, измерял циркулем расстояния между польскими и прусскими городами. Да об этом мало кто знал. Домашние к занятиям генерала привыкли.

Черемуха и сирень зацвели по обыкновению буйно, дощатые тротуары поскрипывали под ногами молодежи, щелкавшей кедровые орехи. А орехи эти, известно — эликсир любви. И то под одной, то под другой черемухой слышался звук поцелуя. Не можешь уснуть, закрой окна! Не завидуй чужой весне! На одной лавочке целовались со своими девушками — Ваня, сын знаменитого купца Ивана Васильевича Смирнова, и младший приказчик Коля Зимний.

Ванюша учился на восьмом курсе первого сибирского коммерческого училища. В библиотеке Макушина познакомился он с Колей Зимним. Поговорили, выяснилось, что им нравятся одни и те же книжки. Потом они вместе встретили двух юных белошвеек, и весна подсказала им подходящие слова. Белошвеечки Таня и Надя согласились посидеть на лавочке в укромном месте возле лестницы, ведущей на Воскресенскую гору. Поздно вечером к той лестнице никто не ходил.

И сидели они на скамье, насыпав девушкам в кармашки платьев ядреных кедровых орехов. И сами щелкали орехи. И рот был полон терпкой кедровой сладостью, и губы горели от поцелуев.

В полночь гудок прозвучал на фабрике Бронислава. Девчушки засобирались домой.

— Еще минуточку! — молили Ваня и Коля.

— Нельзя, нам дома попадет!

— Ты, правда, любишь Надю? — спросил Ваню Смирнова Коля Зимний.

Купеческий сынок помедлил, потом печально сказал:

— Эх, Коля! Я не волен ни в чем. Мне отцово дело продолжать. И жениться я буду должен по совету отца, как это будет важно для дела. А ты свободен, я тебе завидую.

— Хотел бы я быть на твоем месте! — запальчиво воскликнул Коля. — Ты богат, имеешь отца. А я даже не знаю, кто я и каких кровей.

— Не грусти, — ты уже младший приказчик, — может, еще учиться пойдешь. И станешь большим человеком.

— На какие шиши учиться-то? Я бы хотел стать доктором или офицером.

— Ну… может, я когда-нибудь приму отцово дело, тогда я тебе помогу в люди выбиться.