Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

Все рассмеялись. Шишков посоветовал профессору писать рассказы.

— России хватит одного пишущего врача, доктора Чехова, — отвечал Курлов, — остальные врачи пусть лечат больных, Чехова им все равно не переплюнуть.

— Сейчас дадут слово поэтам, — шепнула графу Ольга, среди них есть и карбонарии. Взгляните-ка на Владимира Матвеевича Бахметьева! Сослан в Сибирь за бунтовские писания. Я чувствую, как колеблется почва под нашими аптекарскими магазинами! Он строг к нам, буржуям. Но не бойтесь!

— Я и не боюсь! — возразил граф, — у меня нет аптеки, нет и магазина. Мне нечего терять, кроме своих цепей.

— Пролетарии людей с графскими титулами не очень-то жалуют.

— Что титул, если нет ни денег, ни родового замка?..

Когда отзвучали поэзы, присутствующие стали просить Потанина дать оценку вечеру. Он сказал:

— Наши писатели хороши. Но они станут еще лучше, когда озаботятся бедами и нуждами родной Сибири. Мы — кладовка, откуда государству удобно брать золото, алмазы, лес, пушнину. И еще мы — свалка для человеческих отбросов. Сюда веками ссылали преступников, да и теперь ссылают. Мы бились за то, чтобы в Томске был университет. Он есть. Он и стал причиной того, что можно собирать столь блестящее общество. Вы все творцы. И не забывайте в творчестве, что Сибирь до сих пор остается колонией. Всякий интеллигент должен возвышать против этого свой голос. Вот и все.

Все дружно зааплодировали.

В конце концов, Борис Петрович обратился к Загорскому:

— Вы у нас впервые, граф, новички у нас выступают под занавес. Чем порадуете наш салон? Ваша лепта?

Все взоры тотчас обратились к графу. Георгий Адамович прижал руку к сердцу:

— И рад бы, но не пишу ни стихов, ни прозы. Вот разве вспомнить стародавние уроки музыки, которые преподал мне в Вене один из родственников короля вальсов.

Граф присел за фортепиано и сыграл знаменитый «Последний вальс» Штрауса. Гости были поражены проникновенностью исполнения.

— Но зачем же так грустно граф! Просто плакать хочется.

— Я только озвучил заложенное композитором…

По протекции Ковнацкой-Нейланд граф Загорский поселился во флигеле неподалеку от шоколадной фабрики. И стоило выйти из двора, как он оказывался в центре города. Вот вам музыкальный магазин Ольги Шмидт и фарфоровый магазин Перевалова, Второвский пассаж.

В музыкальном отделе магазина Макушина Загорский приглядывал и пробовал рояли Беккера, Шредера, Шлиппенберга. Его пальцам отзывались петербургские фисгармонии, органы, фортепьяно и рояли с коваными бронзовыми подсвечниками с двух сторон фабрики Мюнбаха, фисгармонии американской фирмы Стори и Кларк, из Чикаго. Графа смешили механические музыкальные приборы: симфонионы, оркестрионы, полифоны, орфениноны… Боже мой! Разве может механизм создавать музыку? Музыка внушаема человеку Богом, а человек соединен с фортепиано душой, посредством собственных пальцев. После он обязательно купит фортепиано. Благо магазин с квартирой рядом, даже лошадей не придется нанимать, только грузчиков. И работу в губернском правлении Ольга ему устроила. Все-таки большое дело — протекция!

Первое поручение ему было съездить в местную психолечебницу. Поступило несколько жалоб от больных. Они, конечно, не совсем в своем уме, но, может, и в их словах есть доля правды. Он выехал в собственной коляске, купленной по случаю почти задаром. Жеребчик в яблоках взят в управе. Граф сам правил лошадью, на нем был форменный мундир, к поясу был прикреплен эспадрон, имевший скорее декоративное, чем боевое значение. Просто полагалась чиновнику-дворянину при мундире еще и шпага.

Его предупредили, что придется в лечебницу ехать лесом, что на дороге этой «шалят». Ему сообщили также, что дважды в день до лечебницы отправляется пароконный дилижанс. Ехать в дилижансе будет много безопаснее. Но граф сказал, что надеется на свое умение фехтовать. На всякий случай он захватил с собой еще и заряженный револьвер фабрики Смита и Вессона. Эта американская штучка приятно оттягивала карман сюртука.

Дорога вскоре действительно свернула в густой кедровый и сосновый лес. Солнце едва пробивалось сквозь сплетения могучих хвойных ветвей. И стука копыт было почти не слышно, так как дорогу устилали хвойные иголки, создавшие пружинистый наст. Граф опустил вожжи, лошадь медленно влекла коляску, дышалось легко. Графу подумалось о том, как целителен хвойный воздух для его больных легких. Боже мой, как сложно устроен человеческий организм! В грудной клетке тысячи живых пузырьков, собранные в кроны двух изумительных деревьев должны ежеминутно, ежесекундно наполняться воздухом, затем, чтобы обновлялась кровь, работало сердце. И какая-то невидимая глазу микроба внедряется в пузырьки и постепенно начинает пожирать человека. И нужно бороться с ней лекарствами, свежим хвойным воздухом. И не всегда человек выходит победителем в этой борьбе. Кто это придумал, зачем?

Вдруг из кустов выскочил человек в грязной хламиде и широкополой шляпе с топором в руке. Левую руку он протянул, чтобы ухватиться за узду. Граф оглянулся и увидел еще двоих, бежавших позади коляски, один из них был тоже с топором, другой держал в руке самодельную пику, это была длинная палка с привязанным к ней огромным ножом. Такими большими ножами в сибирских избах бабы обычно скоблят неокрашенные полы.

Граф картинно простер руку, щелкнул пальцами, властно и четко произнес:

— Я доктор, я вижу: у тебя ужасно скрутило живот! Открылся понос! У тебя все кишки выворачивает! Чувствуешь? Тебе надо сейчас же облегчиться!

Мужик сбежал к обочине дороги, на бегу расстегивая штаны. Загорский обернулся назад и так же четко и внушительно сказал:

— И у вас обоих тоже сильный понос! Ух, как болят кишки! Скорее присесть, облегчиться!

Мужики остановились, как бы в раздумье, поглядели на своего сотоварища и тоже кинулись к обочине, спустили штаны и присели. Было видно, что у них чувствительно расстроились животы.

Загорский перетянул жеребца хлыстиком, и тот понес его вперед. «Да, не зря в Вене Франц Бауэр развивал во мне открытые мной еще в детстве способности к гипнотизму!» — подумал граф. Он был доволен исходом рискованного опыта. Это проверка много стоила!

И вот впереди среди леса возникли островерхие деревянные замки со шпилями и величественные корпуса городка лечебницы. Они были причудливо вписаны в местность, воздухоплаватель увидел бы их с высоты, как две скрещенных свастики — древнего символа огня и света.

Вскоре Загорский уже был в кабинете профессора кафедры систематического и клинического лечения нервных и душевных болезней императорского университета Топоркова Николая Николаевича. Основатель клиники нового типа был брюнетом с ухоженными усами и бородкой, с остриженной под бобрик головой. Глухо застегнутый черный его сюртук подчеркивал белизну выступавшей у ворота рубашки. Всем своим обликом он напоминал лютеранского пастора. Профессор окончил казанский университет и после немало практиковался в европейских странах.