Эмма Орци - Рыцарь любви

Шовелен, дрожащий от нетерпения, не мог отвести взгляд от входной двери, а потому уселся к ней лицом.

— А что, этот ваш «друг» очень красив? — лукаво осведомился Блейкни. — Эти маленькие француженки бывают дьявольски очаровательны! Впрочем, бесполезно спрашивать, дело известное: церковь не имеет соперников в вопросах эстетического вкуса… что?

Но Шовелен не слушал его, впиваясь взглядом в дверь. Его тонкий слух уловил мерный шум шагов целой группы людей, приближавшихся к дому.

Сэр Перси, по-видимому, также его услышал. Он встал, подошел к столу и, повернувшись спиной к Шовелену, незаметно высыпал в свою табакерку весь перец из стоявшей на столе перечницы.

— Что вы говорите, сэр? — громко обратился он к Шовелену, поглощенному предвкушением близкого торжества.

— Я? Извините, сэр Перси, я не совсем расслышал ваши слова.

— Я говорю, что жил на Пиккадилли достал мне дивного табака. Такого у меня никогда еще не бывало. Не желаете ли попробовать, господин аббат?

Он небрежно протянул табакерку, и ничего не подозревавший Шовелен машинально взял шепотку.

В то же мгновение Шовелен поднес «табак» к носу и ему показалось, что его голова разрывается на части. В глазах у него потемнело, и он почти задохнулся от страшного непрерывного чиханья, а пока он бессильно корчился на своем стуле, ослепший, оглохший, одуревший, Блейкни не торопясь надел шляпу, бросил на стол несколько монет и спокойно вышел из комнаты.

Когда Маргарита опомнилась от всего, что только что произошло на ее глазах, ее сердце наполнилось глубокой радостью, хотя она и сознавала, что беспомощное состояние Шовелена продлится лишь несколько минут и что сэр Перси все-таки не знает, какая страшная опасность ему грозит.

Где-то совсем близко раздалось бряцание оружия, потом голос Дега. Шовелен, шатаясь как пьяный, добрался до порога и распахнул дверь.

— Видели высокого… иностранца? — с трудом прохрипел он между двумя приступами кашля.

— Где, гражданин? — изумился Дега, входя в комнату.

— Здесь… тут… пять минут назад!

— Мы никого не встретили около дома, гражданин, и…

— И опоздали ровно на пять минут! — с бешенством прошипел Шовелен. — Где вы так долго пропадали? К счастью, дело поправимо, иначе вам пришлось бы плохо, гражданин Дега!

Лицо и голос Шовелена выражали такую угрозу, что Дега побледнел.

— Высокий англичанин… — начал он.

— Сейчас только сидел со мной за этим самым столом, — с яростью перебил Шовелен, — но так как я был один, то и не мог задержать этого нахала. Брогар — дурак из дураков, а проклятый англичанин и ловок, и силен как бык. Он выскользнул у нас из рук!

— Гражданин, он не мог уйти далеко: капитан Жютле ручается, что ни одной живой душе не позволит пробраться к берегу.

— Это мы увидим! Объяснили вы людям, что они должны делать?

— Да, гражданин.

— Но смотрите, не задерживайте англичанина, пока он не доберется до хижины этого Бланшара, где намерены собраться его сообщники, — мы заберем их всех разом!

— Гражданин, я получил еще новые сведения: около часа назад какой-то иностранец очень высокого роста нанимал у еврея Рюбена Гольдштейна лошадь с тележкой и заказывал ее к одиннадцати часам.

— К одиннадцати? Теперь уже больше! Узнайте поскорее, уехал ли англичанин в этой тележке?

— Сию минуту, гражданин!

Маргарита не пропустила ни одного слова из разговора своих соотечественников и, с грустью понимая, что не может оказать иную помощь своему мужу, решила по крайней мере неотступно следить за врагом.

Шовелен нетерпеливо ходил по комнате, ожидая Дега. Тот явился через несколько минут в сопровождении старого жида в грязном, лоснящемся плаще. Не чище плаща было и его лицо с рыжими, с сильной проседью, пейсами, как у польских евреев. Он робко вошел и, остановившись у самого порога, покорно опустил голову.

Как все французы той эпохи, Шовелен был глубоко предубежден против семитской расы и относился к ее представителям с откровенным презрением.

— Это и есть тот человек, о котором вы мне говорили? — спросил он, останавливаясь на почтительном расстоянии от еврея.

— Нет, Гольдштейна мы не нашли, гражданин: вероятно, он повез-таки англичанина туда, куда тот нанимал его. А это его товарищ, которому, по-видимому, что-то известно. За некоторое вознаграждение он, конечно, сообщит, что нас интересует.

— Знаешь ты что-нибудь о высоком англичанине? — спросил Шовелен, гадливо разглядывая еврея, который, понурив голову, смиренно ждал, чтобы благородный господин удостоил его вопросом. — Мне очень нужно его видеть… Нет, любезный, не подходи ко мне! — прибавил он, когда еврей выразил попытку приблизиться к нему. — Оставайся там, где стоишь!

— Слушаю, ваша милость! Английского господина мы с Рюбеном встретили сегодня вечером тут, недалеко, и он спросил, нет ли у нас лошади с тележкой, чтобы отвезти его на Сен-Мартенскую дорогу, а потом дальше, куда он велит. Я, ваша милость, и мигнуть не успел, как уже Рюбен, этот сын Вельзевула, этот обманщик…

— Довольно! — с гневом перебил Шовелен. — Что дальше?

— Дальше, ваша милость? Ну, Рюбен ухитрился навязать господину свою лошадь с тележкой. Лошадь — сущая дохлятина, да и тележка поломана, а англичанин вынул целую горсть золота и говорит Рюбену: «Я все это дам тебе, если к одиннадцати часам тележка и лошадь будут здесь». Что говорить, они были готовы к назначенному часу, только лошадка-то хромала и еле могла сдвинуться с места.

— Но ведь они все-таки уехали?

— Как же, ваша милость, уехали… уже несколько минут назад. Дивлюсь я на того господина! Как не разглядеть, что за лошадь у Рюбена? А еще англичанин!

— Он взял, что было под рукой.

— Как что было под рукой? Нет, ваша милость! Уж если господин торопился, ему надо было взять мою лошадь!

— A-а! У тебя есть лошадь и повозка?

— Как не быть! В том-то и дело, что есть! Если вашей милости угодно…

— По какой дороге поехал мой друг англичанин?

Еврей как бы в смущении опустил голову и не сразу решился ответить. Маргарита ждала его ответа, замирая от страха, и с горечью думала, что этот человек держит теперь судьбу ее мужа в своих длинных грязных руках.

Взглянув исподлобья на Шовелена, еврей прочел на его лице выражение нетерпения, заставившее его поторопиться с ответом.

— Вот, — робко сказал он, вытаскивая из кармана горсть серебряных монет, — это дал мне уезжая англичанин, чтобы я молчал.

— Сколько? — с раздражением спросил Шовелен.

— Двадцать франков, ваша милость. Я всю жизнь был честным человеком, я…

Шовелен протянул ему на ладони несколько золотых.

— Довольно этого, чтобы развязать твой честный язык? — презрительно спросил он.