Эмма Орци - Тревоги любви

— В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны, — отозвался Блейкни. — Клинки были изготовлены в Толедо двести лет назад.

— Тут написано имя, — заметил Шовелен, поднося шпагу ближе к глазам.

— Это имя ее первоначального владельца. Во время своего путешествия по Италии я купил шпаги у одного из потомков первого владельца.

— Лоренцо Джиованни Ченчи, — произнес Шовелен, медленно прочитывая итальянскую надпись.

— Величайший негодяй, когда-либо живший на земле. Вам, конечно, хорошо известна его история, месье. Его ничто не останавливало — даже отравленный кинжал.

При последних словах сэра Перси Шовелен заметно вздрогнул и быстро положил шпагу на стол, бросив беглый взгляд на Блейкни, лениво проделывавшего разные движения другой шпагой.

— Удовлетворяет ли вас мое оружие? — спросил сэр Перси. — Которую из шпаг вы выбираете и какую оставляете мне?

— Откровенно говоря, сэр Перси… — нерешительно начал Шовелен.

— Я знаю, что вы хотите сказать, — перебил его Блейкни. — Откровенно говоря, обе шпаги совершенно одинаковы? Не так ли?.. Тем не менее вы должны выбрать одну из них, с которой и можете упражняться дома до того самого дня, как выступите с ней против моей недостойной особы — на южном крепостном валу Булони, через четыре дня, когда в соборе станут звонить к вечерней молитве… Прошу вас выбрать.

Шовелен готов был отдать несколько лет жизни за возможность прочесть в эту минуту мысли сэра Перси, с ласковой улыбкой протягивавшего ему обе шпаги. Неужели этот благовоспитанный джентльмен хотел воспользоваться отравленным оружием? Конечно, нет!

— Вы берете эту? — спросил Блейкни, видя, что Шовелен тонкими пальцами постукивает по одному из клинков.

— Нет! — с притворной беззаботностью ответил француз. — Как вы полагаете, на котором из клинков сохранился еще яд Ченчи?

Блейкни громко расхохотался.

— Черт возьми! Вы замечательно остроумны, чертовски остроумны! Что вы об этом думаете, ваше высочество? Не правда ли, у моего друга удивительно оригинальный ум? Мне никогда не пришло бы в голову ничего подобного… Так которую же шпагу вы выбираете, месье? Надо с этим покончить, чтобы не злоупотреблять терпением наших друзей. Вот эту?.. А теперь надо выпить пунша. Но как дьявольски остроумно ваше предположение! Подобные шутки не забываются… А после пунша мы можем присоединиться к дамам, не так ли? — прибавил он, обращаясь к присутствующим.

Беззаботность Блейкни привела всех в хорошее расположение духа. Сам он, по-видимому, не смотрел на вызов как на нечто серьезное, поэтому и его друзьям не было причины тревожиться, и более юные из свидетелей предыдущей сцены охотно приняли предложение сэра Перси промочить горло пуншем, а затем присоединиться к дамам, тем более что из бального зала доносились звуки музыки.

Лишь очень немногие не приняли участия в общем веселье. Принц Уэльский, имевший крайне смущенный вид, отозвал Блейкни в сторону и о чем-то серьезно говорил с ним; лорд Энтони Дьюхерст и лорд Гастингс тоже о чем-то совещались в отдаленном углу, между тем как Эндрю Фоулкс, как ближайший друг хозяина дома, счел своей обязанностью заменить его и обменяться несколькими словами с Шовеленом, который горел нетерпением поскорее уехать домой, избегнув встречи с леди Блейкни.

Отыскав Дезире Кандейль, он проводил седо дома, дав ей при этом последние инструкции. В общем, он был вполне доволен сегодняшним вечером: актриса с поразительным искусством и хладнокровием исполнила предназначенную ей роль, а сэр Перси бессознательно или намеренно прямо шел в расставленную для него ловушку. Последнее обстоятельство несколько смущало Шовелена. Алый Первоцвет не мог сомневаться в горячем желании революционного правительства возвести на эшафот смелого англичанина, вырвавшего у республики столько жертв, предназначенных гильотине. При своем тонком уме он в вызове Шовелена должен был неминуемо почуять опасность, и если он так неосторожно шел в приготовленную ему западню, то в его находчивом мозгу, вероятно, уже созрел план, как привести врагов к унизительной неудаче.

Все эти соображения очень тревожили Шовелена, и он немедленно написал Робеспьеру длинное и обстоятельное письмо, в котором старался свалить значительную долю ответственности со своих плеч на Комитет общественного спасения.

«Ручаюсь Вам, гражданин Робеспьер, — написал он, — и членам революционного правительства, доверившим мне щекотливое поручение, что через четыре дня от сегодняшнего числа, спустя час после захода солнца, человек, известный под таинственным названием Алый Первоцвет, будет находиться на южном крепостном валу в Булони. Я исполнил все, что от меня требовалось. В назначенный день и час я передам интригана в руки правительства, осмеянного и оскорбленного им. Теперь вы все, граждане, должны следить за тем, чтобы плоды моего дипломатического искусства не были еще раз потеряны для Франции. Этот человек явится туда по моему требованию, от Вас будет зависеть, чтобы он опять не ускользнул».

Отправив письмо с курьером, предоставленным в его распоряжение национальным конвентом, Шовелен совсем успокоился, сожалея лишь о том, что желанная встреча отложена еще на четыре дня.

Между тем после отъезда Шовелена рауту супругов Блейкни еще продолжался некоторое время, гости мало-помалу все разъехались, и в великолепном Блейкни-Мэноре наступила тишина. Последним удалился сэр Эндрю Фоулкс, долго беседовавший с сэром Перси, который провожал его до самых ворот парка. Леди Фоулкс уехала раньше, и сэр Эндрю отправился домой пешком, так как его дом находился очень недалеко от Блейкни-Мэнора.

Все находили, что после женитьбы сэр Эндрю значительно изменился, по-видимому, совершенно утратив прежнюю любовь к опасному спорту. Тревожась за безопасность мужа, Сюзанна умела держать его дома, когда прочие члены храброй маленькой Лиги Алого Первоцвета с безумной отвагой следовали за своим вождем. Маргарита, вначале подсмеивавшаяся над Сюзанной, кончила тем, что начала немного завидовать ей. Как различны были эти два супружества! Перси искренне и горячо любил Маргариту, было бы преступлением в этом сомневаться, но иногда ей казалось, что и сама она, и его любовь к ней стояли для него на втором плане, что ее грусть при разлуке с ним, ее страх за его собственную безопасность были лишь небольшими эпизодами в той великой программе жизни, которую он предначертал себе.

Она ненавидела себя за такие мысли. Неужели кто-нибудь мог так любить женщину, как Перси любил ее, свою жену? — спрашивала она себя. Может, он все еще не вполне доверял ей, помня ее, хотя и невольную, измену? Может, он боялся, что она опять сделает то же самое?