Сергей Хачиров - Ксанское ущелье

— Почему не сказал? Убью-у! У-у-у!

— Да не знал я ничего!

— Рассказывай!

— Говорю, не знал!

Даже Цыцыл и тот радовался появлению Васо:

— Смотри, какой джигит стал! Скажи, Дзыбын, а?

— Женить его надо, чтоб по горам не носился! Женить — и все дела!

Один Батако сплевывал на землю:

— Явился! Теперь держись, аул. Разорят ни за что ни про что.

Васо поднял руку, и шум голосов над нихасом стих.

— Вот ты, Батако, говоришь, — раздельно и твердо сказал он, — что я навлек на аул беду! А при чем тут аул, если я один «обидел» князя? Один! Почему же он, чтоб со мной с одним справиться, ораву стражников тащит? Почему он меня может обидеть, а я его нет? Молчишь? Да знаешь ли ты, толстосум, что такое ненависть? А я знаю. И они знают, — кивнул Васо в сторону бедняков, не смевших по извечной привычке поднять головы от земли. — Даже обыкновенный камень не выдержал бы таких унижений и страданий, какие терпим мы от князя, что так мил твоему сердцу! Вы посмотрите, люди, на его работников! Что ж ты, Батако, если ты такой справедливый и добрый, не поделишься с ними отцовским наследством? Ведь у них когодзи, как лягушки, квакают, а на штанах не поймешь, чего больше, сукна или заплат.

Нихас одобрительно загудел, закашлял. Батако растерянно подвинулся к своим работникам. Встал между ними, пытаясь картинно, обеими руками, опереться на саблю. Он ставил ее на серый валун, но гладкие ножны никак не могли найти выбоинки и соскальзывали. Впрочем, Батако в душе был рад этому обстоятельству: оно помогало ему унять разгулявшиеся нервы.

А Васо, загораясь от своих слов, от возможности высказать все, о чем думал долгие дни и ночи в горах, продолжал:

— Земляки! Мне перед вами скрывать нечего. Как перед богом, признаюсь вам: у меня и в мыслях не было стать абреком! Отцу помочь по хозяйству да заиметь коня — все мечты. Князь Амилахвари разбудил меня ото сна. Спасибо ему за это! А товарищи мне окончательно глаза открыли. Не может быть мира там, где рядом бедные и богатые. Имущие обязательно будут душить подвластных! И я выбрал борьбу.

Старик Дауд, шепелявя беззубым ртом, крикнул:

— Прафильно, Фасо! Прафильно, шынок! Пои их, бохатееф, горчишными фодами! Пушть захлебнутша нашей крофью!

Кто-то скептически протянул:

— Они тебе подавятся! Дожцдайся!

— Вешать их, как бешеных собак, надо! Вешать! — вставил стоявший рядом с Васо Карум.

— Правильно! — рявкнул Сослан.

И тут до нихаса донеслись выстрелы. Один, другой…

— На помощь! Люди-и! — послышался приглушенный женский крик.

Хватаясь за кинжалы, мужчины бросились с нихаса на полный тревоги голос. Васо, Карум, Сослан, меряя дорогу огромными прыжками, неслись впереди… А случилось вот что.

Не успел Васо отойти от сакли и десятка шагов, как напротив нее на сук старого дуба, склонившего над двором Хубаевых вершину, уселась ворона. И минуты не просидев спокойно, она всполошенно захлопала крыльями и закаркала.

У Мелы от горького предчувствия подкосились ноги.

— И как ты до сих пор в зубы лисе не попала, скаженная? Неужели богаче нас никого не нашла? Будь ты проклята, прости меня, господи!

Ахсар принял слова матери как команду к действиям. Он схватил лук, во двор — и старательно прицелился, неказист на вид его лук, но тетива туга и стрела остра. Вж-ж-ик! Словно подавившись своим карканьем, теряя перья, ворона свалилась.

«Эх, не видит Васо, как я с одной стрелы сбил эту крикунью! — пожалел Ахсар — Если бы видел, может, и дал бы из своего ружья пальнуть! Хоть разок!»

Меткий выстрел Ахсара мать встретила руганью:

— Только дохлятины нам и не хватало! Сейчас же выбрось ее куда-нибудь!

Ахсар взял окровавленный трофей за крыло и, подойдя к плетню, раскрутил над головой.

— Ну что ты делаешь, озорник? — крикнула ему мать, направляясь в саклю. — Видно, придется рассказать отцу о твоих проделках…

Ахсар постоял-постоял, а потом вновь раскрутил ворону над головой и швырнул в овраг.

— О, проклятье! — послышался оттуда злой крик, и, брезгливо стряхивая с мундира воронью кровь, из оврага поднялся пристав Кумсишвили. За ним встали трое жандармов.

— Стражники! — ахнул Ахсар и, вихрем пролетев двор, едва не сбил с ног в дверях сакли мать.

— Ты что, глаза потерял? — рассердилась было женщина, но на бледном лице сына застыл испуг, и она встревожилась: — Что такое стряслось? Что? С отцом что-нибудь? С Васо? Что такое? Говори скорее!

— Стражники там, в овраге… Видно, к нам идут…

— Запрись на щеколду — и ни-ни!

«Только бы Васо не попался им на глаза! — думала мать, растерянно ища занятия рукам. — Пронеси, господи! Убереги! Только бы заметил он их пораньше и ушел в свой лес! Вот беда-то, господи!..»

А в калитку уже входил, пыхтя и отдуваясь, грузный пристав Кумсишвили. За ним гуськом следовали трое жандармов и воровато оглядывающийся по сторонам Коциа.

Не здороваясь, пристав пинком отшвырнул попавшуюся под ноги корзинку:

— Эй, старая! Где сын?

— Где ему быть? Дома.

Видя перед собой запертую дверь, за которой мог скрываться, по слухам, отчаянной храбрости вооруженный абрек, пристав выхватил наган. Жандармы, глядя на своего предводителя, бросились за плетень, присели, выставив дула винтовок.

— Пусть сейчас же выходит!

— Заперся он! — нарочито громко крикнула Мела.

«Чем больше шума, тем лучше. Может, услышит отправившийся к отцу на нихас Васо».

— Чего орешь, как будто режут тебя? — зашипел пристав. — Пусть не вздумает сопротивляться! Ну!

Мела как воды в рот набрала.

Пристав терял терпение. Он осторожно, бочком, вытянув вперед руки с наганом, подошел к двери.

— Эй, ты, абрек! Сдавайся!

В сакле раздался какой-то шум.

— Сдавайся! Нас много! Не уйдешь!

Звякнула откидываемая щеколда. Дверь сакли распахнулась. Спрятав лицо в огромной мохнатой папахе, в старой, латаной-перелатаной, длинной, до земли, и вывернутой шубе, из двери показался абрек. Он был подозрительно малого роста, и пристав сдернул с его головы папаху.

— Да это младший! — взвизгнул, выскакивая из-за спин жандармов, Коциа. — Куда дела другого, старая карга?

— Пусть тебе на голову камень свалится! — плюнула Мела. — Как ты говоришь с пожилым человеком!

— Учить меня?!

Коциа выдернул из-за пояса плетку. Кошкой прыгнул на него Ахсар и повис на руке, впившись в нее зубами.

— Ах ты щенок! — взвился от боли Коциа — Отпусти сейчас же!

Он пытался стряхнуть мальчишку, оттолкнуть его — напрасно.

Тот вцепился в него, как клещ. Один из жандармов наконец оторвал брыкающегося Ахсара.

Бросив плетку и тряся окровавленной рукой перед самым лицом Мелы, Коциа кричал:

— Говори, волчица, где твой старший выкормыш? Я видел, как он выскочил из этого оврага во двор! Видел!