Иван Любенко - Черная магнолия

Распутин потряс кулачищами и воскликнул:

— Нехристи! Вот напущу на них Демонов! — И, глядя на Ардашева, уже совсем смирным тоном сказал: — А деньги ты возьми. Они пригодятся. За всяку работу должно людям платить.

Симанович вынул из той же папки лист гербовой бумаги и протянул его адвокату.

— Вот, Клим Пантелеевич, прочтите. Это прошение Левицкого на имя Государя.

Ардашев читал и не верил своим глазам:

«…мною сконструирован воздухоплавательный аппарат с новым принципом полета. Заключается он в том, что если над летательным аппаратом создать за счет вращения винта искусственную бурю, то под влиянием этой силы он будет держаться в воздухе, подниматься и опускаться, а также передвигаться в разные стороны, обеспечивая при этом полную безопасность полета. Таковое было бы невозможным без изобретения принципиально нового механизма, названного мною автоматом перекоса. Благодаря ему можно управлять несущим винтом геликоптера» .

— А может, Ароша, мы мало денег аблакату дали? А? Пойди еще принеси. Они там… сам знаешь…

— Послушайте, господа, никакой оплаты мне не нужно. Погибший полковник Левицкий мой земляк, и я уже взялся за расследование этого дела. Так что обойдемся без денег. Вы позволите, я возьму с собой чертежи и это прошение?

— Да-да, забирайте всю папку! — замахал руками Симанович.

— Я, кстати, уже установил, что Левицкий был убит.

— Вот видите, Григорий Ефимович, я же вам говорил, что Клим Пантелеевич распутает любое дело.

— Так и хорошо! Вот пусть и деньжата возьмет.

— Благодарю вас, но я не настолько корыстен, как может показаться.

— Ай-ай-ай! — покачал головой Григорий. — Нешто можно так? А сколько в твоем городе храмов, мил человек?

— Семнадцать.

— Так будет восемнадцать! Ароша, неси капиталы! Серенькие [7] Серенькие (жарг.) — купюры достоинством в 200 рублей. (Прим. авт.) давай! — Симанович не двинулся. — Я что тебе сказал! — прикрикнул Распутин и так стукнул кулаком по столу, что зашаталась фарфоровая ваза.

Секретарь стремглав, будто ему в штаны подлили скипидару, бросился в соседнюю комнату и тут же вернулся с еще более увесистой пачкой двухсотрублевых купюр.

— На вот, дорогой, возьми. Коли у самого нет нужды — на храм жертвуй! Грех не брать на доброе дело! Токмо скажи своим попам, что это от Григория Ефимовича, от святаго старца земли русской. Скажешь? Ладно? — попросил он умоляюще.

— Непременно. На храм, так на храм. Как вы отнесетесь к тому, если выяснится, что злодей, который расправился с полковником, сам уже на том свете? Тогда ваши деньги могут быть потрачены впустую.

— Как это зазря? Да ежели Господ покарал душегуба, так, значит, и суд Божий над ним свершился! Вот ты и отблагодаришь Создателя — храму деньги пожертвуешь. Но и себя не забудь… А мы, буде понадобится, скоро снова в окаянную столицу махнем.

— Ну, хорошо, допустим. Как вы узнаете, что я выполнил обещание и отыскал преступника, если вы только что сказали, что, может быть, скоро из Ялты уедете?

— Я, милай, вижу, что ты честный интелихент и за нос меня водить не станешь.

— Послушайте, Григорий Ефимович, — присяжный поверенный бросил на старца испытующий взгляд, — а для чего вам все это нужно? Ну, зачем тратиться? Сообщили бы в полицию — и дело с концом.

— Нет, ну ты смотри, Ароша, что за человек! Никак уразуметь не хочет! — Распутин хлопнул себя по коленкам и нервно заходил по комнате. Остановившись, он несколько секунд молча смотрел в окно, потом резко повернулся и сказал: — Ты думаешь, Гришка — пьянь, Гришка — бабник, Гришка впился в царскую семью, точно клещ! Да? А я, ежели хочешь знать, токмо о России и думаю, о благе, о людяМЃх простых, коим жить невмоготу на свете… А скольким я помог? Тебе это ведомо? Кому коровку, кому на дохтора, кому избу новую справил… Да ежели бы не я, наш бы мужичонка уже давно в окопах бы сгнил. А я не дал!.. А может, ты чаешь, что землю нашу любит единственно тот, кто в Думе портки просиживает? Вот они кровопийцы и есть! И Царя нашего батюшку ненавидят… А он, — Распутин потряс над головой указательным пальцем, — помазанник Божий! Его власть самим Господом дадена! Вот я и хочу для самодержца нашего, а выходит, для России-матушки что-то хорошее сделать. — Он помолчал несколько секунд и добавил: — Да и полковника жалко. Добрый он был, не то что ты… в тебе зла много…

В комнате повисла неловкая тишина. На выручку пришел Симанович. Он протянул Ардашеву руку и сказал:

— Будем считать, Клим Пантелеевич, что мы договорились. Так?

— Хорошо, — адвокат ответил на рукопожатие и, глядя на «зеркальные» сапоги Распутина, вновь ощутил неприятный запах гуталина. Ардашев молча положил деньги во внутренний карман пиджака, забрал папку и уже у самой двери сказал:

— Мое «зло», Григорий Ефимович, во благо тех самых простых людей, которым, как вы изволили выразиться, «жить невмоготу на белом свете». Засим откланиваюсь.

— Позвольте, Клим Пантелеевич, я распоряжусь, чтобы вас довезли, — слюбезничал секретарь.

Присяжный поверенный кивнул и вышел в коридор. За ним торопливо проследовал Симанович.

Менсфилд Камминг сидел в кабинете один. Портьеры были плотно задернуты, электрический свет выключен, а на столике перед креслом догорала свеча. В пепельнице дымилась трубка.

Настроение у начальника Иностранного отдела бюро секретных служб Соединенного Королевства было преотвратное. И даже любимый чай с молоком, казалось, горчил. То, что случилось в Ялте с Донном, он никак не мог объяснить. Вернее, он не знал точную причину произошедшего. Первым тревогу забил связной, когда на оговоренный адрес не пришла условленная телеграмма. А потом на запасной канал связи вышел Чинар — завербованный русский агент, тот, о котором знали только Камминг и Борнхил. Именно Чинар на свой страх и риск послал письмо с условленным количеством наклеенных марок на конверте. Их последовательность означала: «Куратор убит, действую самостоятельно».

Теперь Каммингу надо было сделать выбор: либо приостановить операцию до прибытия в Ялту нового руководителя Чинара, либо дать русскому агенту карт-бланш. Первый вариант грозил потерей времени, а стало быть, и возможным провалом операции. Второй же нарушал святое правило разведки — ничего не предпринимать до полного выяснения ситуации с провалом. А вот что же на самом деле случилось с Борнхилом, до сих пор было неясно. Позже из посольства в Петербурге пришла шифровка, что согласно заметке в «Русской Ривьере» тело библиотекаря Евлампия Гурьяновича Сорочинского обнаружили в парке гостиницы «Ялта» воскресным утром 25-го марта — в день православной Пасхи — с пистолетом в руке и дыркой в горле. Вот и все, что было известно на сегодня.