Х.Байрамукова - ВЕЧНЫЕ ВСАДНИКИ

Пока шли Долиной нарзанов, было легко. Кони пощипывали траву на обочинах дороги, пили в ручьях не только обычную воду, но и нарзан. А теперь на узкой горной тропе табуну не разгуляться, негде пить воду и щипать траву – слева отвесные скалы, справа пропасть. Табунщикам было очень трудно: ведь лошади могли чего-нибудь испугаться и оступиться в пропасть. Поэтому надо, чтобы они шли как можно медленней, по одной. Табунщикам, а с ними и Солтану приходилось ехать с правой стороны, оберегая табун от пропасти.

Солтан удивлялся тому, как умело жеребцы ведут свои косяки. Гасана вела себя непослушно, все время жалась к обрыву, словно старалась защитить Тугана от опасности. Но у Солтана душа была из-за этого не на месте. Он боялся и Гасану и Тугана. Ведь в горы он едет больше всего ради них. Он ни на шаг не отъезжал от Гасаны и Тугана, готов был даже удержать руками, если Туган с матерью вдруг начнут падать в пропасть, хотя сам не мог смотреть в ту сторону – кружилась голова и в глазах становилось темно: ведь он никогда не видывал такой крутой дороги и такой бездонной пропасти.

Все время слышалось тихое, ласковое «Но, но! ». Это так успокаивали табунщики коней, давая им понять, что опасности нет и можно шагать неторопливо.

Солтан чувствовал сильную усталость, но это скорее от того, что он боялся за своих подопечных. Думать о привале, конечно, не приходится: ведь надо пройти не меньше пяти тысяч метров по такой дороге, а каждый метр приходится брать с риском.

Небо стало серо-черным, и, пока они успели пройти еще метров пятьсот, начался дождь. Отец подъехал к Солтану и сказал:

– Держись левой стороны, к скалам, а я прижму Тугана с матерью туда же! – И он осторожно оттеснил их к горе.

Солтан понял, почему так поступил отец: под проливным дождем глина на краю обрыва размокла, плохо держалась под ногами и опасность для коней становилась все больше.

В следующую минуту отец подъехал к сыну, отвязал притороченную к его седлу бурку и накинул на него. Сам он уже был в бурке. Войлочные шляпы и голенища-бурошники из домашнего сукна, кожаные чабуры пока что не пропускали воду.

Солтан теперь ехал под скалами, хотя здесь тоже были свои опасности – мог случиться обвал или камнепад, вызванный дождем.

Табунщики то заезжали над самой пропастью вперед, то возвращались назад, направляя ход табуна. Лошади двигались, понурив головы. Слышно было равномерное, монотонное чмоканье слякоти под конскими ногами. Нервы табунщиков были натянуты, как тетива Солтанова лука, который он не забыл взять с собой.

Туган, всегда такой резвый и веселый, шел тоже понурив голову. Его длинные мохнатые ножки были вымазаны глиной, со спины стекала струями дождевая вода. «Наверное, ему тоже холодно», – думал Солтан, у которого от стужи зуб на зуб не попадал. Поневоле он вспомнил аул, где сейчас такая мягкая, теплая весна. А здесь, в каких-нибудь пятидесяти километрах от дома, такая холодина. Нет, он больше не может видеть, как дрожит Туган, а он был уверен, что дрожит. Пользуясь тем, что отец поехал к голове табуна, Солтан быстро снял с себя бурку и набросил ее на жеребенка.

Туган от неожиданности шарахнулся в сторону, вспугнул идущих рядом лошадей; они чуть не ринулись от страха к пропасти. Двое табунщиков в один голос крикнули в тревоге:

– Что случилось? – и тут же бросились удерживать коней.

А в это время Туган старался скинуть с себя бурку, тем более что она налезла ему на голову. Лошади, не узнавая под буркой жеребенка, испуганно поглядывали на него и спешили отойти, чтобы быть подальше от этого черного чудовища, в которое вдруг превратился белый жеребенок. Случился переполох, и быть бы беде, если бы жеребцы не утихомирили свои косяки.

Солтан испугался не меньше, чем Туган, и хотел стащить с него бурку, но жеребенок не давался, не находил себе места. Хорошо, что подъехал Абдул. Он ловко сдернул бурку с жеребенка, приласкал и его и сына, спокойно приговаривая:

– Но, мальчики, но! – И лишь после этого сказал строго сыну: – Не смей больше самовольничать! Ты чуть не погубил коней…

Дорога не кончалась, дождь не переставал. Солтану казалось, что он поднимается все ближе и ближе к низко нависшему темному небу, хоть возьмись за него рукой. Воздух же становился совсем другим, таким, как будто здесь разбили уйму флаконов с духами.

К вечеру наконец они ступили на пастбище. Пропасть оставалась позади.

Измученные табунщики спешились, а кони, сгрудившись, безропотно стояли под проливным дождем, не обращая внимания на сочную и густую альпийскую траву.

Табунщики вытащили из переметных сум еду. По холодная, затвердевшая пища не шла в горло. Неприятно было держать ее замерзшими пальцами. Солтан попробовал было съесть хлеб и мясо, чтоб согреться; он начал ходить взад-вперед, и каждый его шаг сопровождался хлюпаньем воды в раскисших чабурах.

Гасана и Туган стояли понурые. Малыш приложил голову к боку матери, дремал под шумный звон проливного дождя.

Все же для людей и коней это была маленькая передышка после тяжелого подъема. А теперь снова в путь, но уже опасности полететь в пропасть нет: шли по разноцветному ковру, от которого даже в дождь такой ароматный запах. Солтану казалось, что он пьет этот воздух ковшами.

Солтан видел, как легко ступают маленькие копытца Тугана по траве. Это был первый дождь в жизни Тугана, первый холод, первые неприятности. И он, наверное, пока не знал, как себя вести в таких случаях.

Кони шли тихо. Табунщики промокли, плотные бурки уже не держали влагу, чабуры были полны воды.

Отец часто подъезжал к сыну и спрашивал:

– Не замерз?

– Н-н-н-нет, – отвечал Солтан; у него посинели губы и стучали зубы от холода.

Абдул отъезжал, довольный тем, что сын не жалуется и не хнычет.

Когда старый табунщик сказал, что к утру может пойти снег, что в каком-то году здесь даже в июле выпадал снег метровой толщины, у Солтана совсем испортилось настроение. Не из-за себя он расстроился, сам-то он скоро будет в помещении, а за Тугана: под открытым небом останется на ночь и пропадет. Вдруг его осенила мысль: он возьмет жеребенка к себе в дом и привяжет его к нарам.

Незадолго до темна прибыли наконец на конеферму завода. Навстречу выбежали огромные лохматые кавказские овчарки. Вслед вышли рабочие завода, которые приехали сюда заранее, чтобы поставить домик. Табунщиков они сразу завели в новый сруб, где уже полыхало пламя в печке, а на ней, громко стуча крышками, дышали жаром большие жестяные чайники.

Абдул снял все мокрое сначала с сына. Увидев, что даже белье у него мокрое, он достал запасное из сум и хотел сказать сыну, чтобы переоделся вон за той развешенной для просушки буркой, как заметил, что и все запасное промокло. Тогда он подтолкнул сына к печке, вокруг которой уже сидели табунщики, а сам незаметно начал сушить над плитой белье Солтана, хотя и стыдился открытой заботы о сыне.