Жорж Санд - Прекрасные господа из Буа-Доре

Маркиз забыл, что опасность еще не устранена. Ведь принц, спешно отправившийся ко двору, мог быть там принят холодно, после чего он скорей всего внезапно вернется и выместит свои обиды на провинциальных вельможах. На этот случай следовало бы позаботиться о том, чтобы между маркизом и принцем не стоял человек, способный выступить на защиту деяний Альвимара.

Именно об этом напомнил маркизу на следующий день Люсилио. Буа-Доре тотчас же поскакал к господину Пулену, чтобы справиться о его здоровье.

Священник еще не вставал с кресла, так он намучился от холода, веревок и страха. Он попытался убедить маркиза, что, якобы, пострадал, упав с лошади, после чего был вынужден провести целые сутки у одного из своих собратьев.

Но Буа-Доре сразу перешел к делу и заговорил с ним твердо, но вежливо и великодушно. Он не преминул показать священнику заметки из дневника Альвимара, который слишком нелицеприятно отзывался о нем и о принце.

Господин Пулен был уже не столь горделив, и тревожные сомнения терзали его:

— Господин де Буа-Доре, — произнес он, вздыхая и смахивая со лба холодный пот, выступивший при воспоминании о пережитых мучениях, — я видел смерть так близко и думал, что не боюсь ее, но она предстала передо мной в столь отвратительном и жестоком обличьи, что я дал обет уйти в монастырь, если мне удастся выбраться из того холодного каменного мешка, куда меня живьем захоронили. Теперь я свободен и жажду поскорей удалиться от интересов этого мира и не хочу принимать ни ту, ни другую сторону. В глубоком уединении я буду думать только о спасении моей души, и, если вы соблаговолите выделить мне келью в аббатстве Варенн, в котором вы являетесь доверенным лицом, я бы не желал ничего более.

— Хорошо, — ответил Буа-Доре, — но при одном условии: вы мне правдиво расскажете о том, что же произошло в Брильбо. Не буду мучить вас ненужными вопросами: на три четверти я уже знаю то, что вы мне можете рассказать. Я хочу знать лишь одно: признался ли вам господин д'Альвимар на исповеди в убийстве моего брата?

— Вы просите меня выдать тайну исповеди, — ответил господин Пулен. — И я бы отказался, как велит мне долг. Но сам господин д'Альвимар, искренне раскаявшись в свой последний час, поручил мне все рассказать после его смерти и после смерти Санчо, который, как он полагал, ненадолго переживет его. Знайте же, что господин д'Альвимар, принадлежавший по матери к благородному роду и получивший благодаря тому, что тайна его рождения осталась нераскрытой, право носить имя супруга своей матери, на деле был плодом преступной связи его матери с Санчо, бывшим главарем шайки разбойников, ставшим земледельцем.

— Что вы говорите? — воскликнул маркиз. — Господин настоятель, вы объяснили мне последние слова Санчо. Он утверждал, что принесет меня в жертву в память о своем сыне! Но почему же господин д'Альвимар признался в этом на исповеди? Вероятно, далее он был вынужден сделать еще и другие признания?

— Господин д'Альвимар был вынужден объяснить мне свое поведение по отношению к Санчо, чтобы вырвать у меня клятву не передавать в руки правосудия того, кого он со стыдом и горечью именовал виновником своего появления на свет, а также виновником своего преступления и своих несчастий.

Именно этот жестокий и безнравственный человек сделал его сообщником смерти вашего брата, именно ему первому пришла в голову эта мысль и глубоко укоренилась в душе его, Альвимар же смирился, согласившись помочь и воспользоваться плодами преступления.

Правда, единственной целью этого преступления, исполнители которого не знали свою жертву, было желание захватить деньги и ларец с драгоценностями, который ваш брат неосторожно показал накануне на постоялом дворе.

В ту пору своей жизни господин д'Альвимар был еще очень молод и так беден, что не надеялся собрать денег даже на дорогу в Париж, где рассчитывал найти покровителей. Он был честолюбив, а это, признаю, сударь, великий грех и худшее из искушений сатаны.

Санчо поддерживал и разжигал в сыне это проклятое честолюбие. Ему пришлось натолкнуться на некоторое сопротивление Альвимара, но он победил, представив это убийство, как верный и единственный случай, какого больше не будет, для того, чтобы обеспечить свое существование и избежать унижений, обращаясь к чужой жалости.

Санчо присутствовал во время этой исповеди господина д'Альвимара, склонив голову и не пытаясь оправдаться. Напротив, когда я заколебался, не зная, отпускать ли грехи за проступок, который, на мой взгляд, еще недостаточно искуплен, Санчо, не задумываясь, взял всю вину на себя, И я вынужден признать, что было какое-то величие в страстном стремлении этой свирепой души спасти душу своего сына.

И тогда я решил, что передо мной — два христианина, оба виновны, но раскаялись; однако Санчо сразу после того, как его сын отдал Богу душу, вызвал во мне страх и отвращение.

Ужасная была сцена, сударь, и я ее до конца жизни не забуду!

Мы находились в нижнем зале этого полуразрушенного замка, где был всего лишь один камин, и, хотя помещение было довольно просторным, мы теснились у огня, где можно было хоть как-то защититься от холода, которым так и дышал рухнувший, свод.

У господина д'Альвимара вместо постели была лишь солома, а одеялом ему служил плащ Санчо и его собственный плащ. Агония, растянувшаяся на два месяца, так измучила его, что он походил на призрака.

Однако для того чтобы получить последнее напутствие церкви, Санчо одел сына в лучшие одежды, и скорбело сердце мое и глаза мои при виде этого благородного, смирившегося дворянина среди бесчестной толпы цыган-язычников.

Этих неверующих раздражало то, что они присутствуют на христианской церемонии. Они кричали, ругались и орали, насмехаясь, чтобы не слышать молитв святой церкви, которые внушают им отвращение. Так, оказывается, было постоянно в то время, когда господин д'Альвимар находился в замке.

Каждую ночь Санчо, пользуясь тем, что цыгане заснули, пытался шепотом прочитать сыну те молитвы, которые он просил, но стоило кому-нибудь из цыган заметить это, как все: женщины, мужчины, дети — устраивали дикий шум, заглушающий голос Санчо и не дающий святым словам нашей веры проникнуть в уши.

Вот так, среди этой ужасной вакханалии, где Санчо силой своего авторитета (основанного на том, что у него были припрятаны кое-какие деньги, которыми он время от времени с ними делился) иногда удавалось на минуту установить тишину, в один из таких моментов я соборовал несчастного молодого человека.

Он умер, примиренный, надеюсь, с Господом, ибо он очень сожалел о своем преступлении и попросил меня открыть, истину принцу, если тот, введенный в заблуждение, подобно мне самому, неверными сведениями об обстоятельствах и причинах вашей дуэли, будет преследовать вас по этому поводу.