Николай Бахрошин - Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов

— Так, так, отче…

— Хорошо, так, — кивал старый. — Теперь следи дальше, Ратень, за моей мыслью… Сама жизнь богов — тоже вечная борьба между черным и белым, между Небом и Подземельем, между Добром и Злом. Значит, кажется на первый взгляд, и то, и другое — одинаково сильное, раз все время борются, да… А все — тлен, а зло — проще добра, понятнее, подлость, себялюбие — ближе к человеческой сути, это всегда было известно… Так на какую сторону захочется человеку стать? Где ему будет легче и слаще? Понимаешь теперь, почему так много зла вокруг?

Ратень кивал, понимая.

— Так о чем это я? — опять спрашивал Олесь.

— О чем, отче?

— А все о том же, — наставительно продолжал старый волхв, — о главном тебе толкую! О том, что боги и духи предков не зря выделяют волхвов наособицу. Именно волхвы, как дозорные, следят, чтобы не погрязли роды человеческие в мрази и гнуси, чтобы законы светлых богов не только в Прави, но и в Яви светили… Вот и учу я тебя быть волхвом, а не простым человеком. Потому как главное для волхва — учиться видеть лес за деревьями, горы за пригорками, важное за неважным, большое за малым, да… Не первым взглядом смотреть и не вторым тоже — в самую суть вещей проникать, да…

— Прости, отче, не пойму что-то… Что важное, что неважное? Запутался, прости…

— Не поймешь — скажу по-другому. Не все то легкое, что легким кажется, запомни это! Законы Прави открыты перед людьми богами, чтобы те равняли свою жизнь по ним, не иначе. А вот почему это нужно делать, почему важно соблюдать божественные законы — здесь надо о смерти вспомнить. О ней тебе и толкую. Именно она, Мара-смерть, богиня с волосами цвета воронова пера, лицом белее, чем снег, и глазами холоднее, чем лед, косит людей. Но почему ее часто называют прекрасной? Сами люди и называют. Как думаешь?

Молодой Ратень, застигнутый врасплох вопросом, лишь растерянно качал головой… Теперь вспоминал, как старый Олесь, пришлепывая слова своим обычным даканьем, долго рассказывал ему, что лишь немногим еще при жизни дано по-настоящему заглянуть за предел собственной смерти. Не от других услышать, а самому ощутить, прочувствовать не умом, а сердцем, как бесконечна жизнь, это вечное вращение кола. И как сам человек бесконечен в этом вращении. И как привлекателен свет небесный, и как непроглядна, безнадежна подземная тьма… Там, за пределом смерти, многое становится видным, очень многое… Узришь божественный свет, тьмы не захочется! Вот тут и важно будет, как ты прожил жизнь. Захочешь в свет — а поздно будет! Во тьму тебя! Хоть локти кусай, хоть волосы на себе рви, а поздно, не приблизиться тебе к свету, да…

— Так или нет?

— Так, отче…

— Вот хоть взять самость человеческую, — рассуждал старик, — возлюбленное всяким его «Я». Волхвы, к примеру, знают, как оно, «Я», перемалывается в жерновах смерти, сливается с остальными духами в светлом Ирии. Понимают, что не жалко его, потому как, теряя одно, меньшее, обретаешь другое, большее, какое отсюда, снизу, и представить трудно. А ведь рассказать кому — одно это уже испугает. Сразу многим страшно станет, цепляются они за свое «Я», как за главную ценность, словно действительно чего-то стоят… А какая им цена, если разобраться? Да никакая! За что они так трясутся? Да ни за что! Головешка гнилая — вся их цена, да… Так или нет?

— Так, наверное…

— Почему, ты думаешь, — спрашивал Олесь, — испокон веков не принято провожать горем умерших, а надлежит веселиться, пить хмельное и водить хороводы? Чтоб не задерживать дух на последней дороге, цепляясь за него стенаниями? Чтоб не привлекать зло, которое кусало бы его за пятки на пути вверх? Нет, и это важно, конечно… Но важнее показать, напомнить оставшимся, что смерть — такой же праздник, как и рождение. Именно так, да… Ты вот сейчас сказал мне «наверное». Не просто же так, а? Это тоже «Я» твое, самость в тебе взыграла…

— Да я…

— А что ты? Ты теперь волхв, — говорил Олесь молодому Ратню, — вот и думай об этом. Учись думать. И не только думать! Не только рассудком, сердцем проникай в суть, иначе никак… Не зелья, не снадобья, не заклинания, тайны жизни и смерти — вот главная наука волхвов! Когда начнешь понимать эту науку — и остальное становится ясным и видным, как зерно на ладони… Запомни мои слова и на носу себе заруби ради памяти: поймешь тайну жизни и смерти — все на свете поймешь!

Тогда, вспоминал теперь Ратень, он слушал старого и понимал вроде бы. Кивал, соглашался, запоминал слова. А смысл их все равно как будто скользил мимо…

Сейчас, Сидя на покинутом, заброшенном богами капище, глядя на востер из мстительно срубленных идолов, он, Ратень, волхв Славич по второму, тайному имени, начинал, кажется, догадываться, что имел в виду старый кудесник, толкуя ему, молодому, о сокровенном…

И рыжий огонь все веселее, все радостнее плясал на дереве, и ему самому становилось спокойнее и легче…

Нет, это, конечно, не новость, что смерти нет как нет, думал Ратень, глядя на веселые языки пламени, облизывающие опозоренные чуры. Диво в том, что ум человеческий никак не может по-настоящему ухватить эту мысль во всей ее необъятности! Слишком большая мысль, чтобы ухватить ее запросто, божественная мысль…

Вот о чем рассказывал ему старик-волхв многие лета назад…

— Ратень?! Ты где?! Отзовись! — неожиданно услышал он.

Сельга! Откуда она?!

От звука ее голоса он вскочил, словно студеной водой окатили. Выбежал за частокол.

Увидел ее.

Сельга была одна. Стояла на краю поляны, улыбалась ему своей задумчивой полуулыбкой. Щурила синие пронзительные глаза на яркий свет златоликого Хорса. Тот, словно отвечая красавице, слепящим ореолом высвечивал всю ее тонкую, натянутую, как тетива, фигурку, туго забранную поверх вышитой рубахи широким, изукрашенным бисером поясом. Шаловливыми бликами играл на голых точеных ногах, открытых чуть выше круглых колен и лишь внизу, по щиколотки, обутых в кожаные постолы. Малый ветрович, тоже ласкаясь к деве, шевелил мягкие кольца темных волос, прихваченных поверх бровей, разлетающихся стрелами, головным оберегом-повязкой.

Глянув на нее, волхв вздрогнул невольно, как будто по сердцу его полоснули. Дыхание перехватило в зобу, такой показалась она ему прекрасной, сотканной целиком из света и прелести, как сама Лада-богиня, сошедшая с небес на землю.

— Сельга? Ты откуда здесь? — удивился Ратень. Сам услышал, как хрипло, сдавленно прозвучал его голос.

— Так за тобой шла! — звонко сказала она. — Думала, вдруг еще не оправился до конца от хвори, вдруг чего…

— Сельга…

Он шагнул к ней. И она шагнула ему навстречу. Открыто, доверчиво смотрела глаза в глаза. Тут не то что слова, даже неслышный язык волхвов был им не нужен, чтобы понять друг друга…