Олеся Луконина - Чёрная маркиза

Выхода не было.

Как бы он сейчас хотел схватить себя, пятнадцатилетнего, за плечи, встряхнуть и заорать прямо в лицо:

— Беги отсюда! Беги, проклятущий ты дурак! Спасайся, пока не поздно!

Но спасти себя тогдашнего он никак не мог.

«Разящий», как понимал Грир, шёл буквально на хвосте у «Маркизы», оказываясь всего на сутки-двое позже неё в тех же портах, что и Дидье, и это была исключительно заслуга Морана.

Один его стервец будто чуял другого, как гончая чует лису, вот о чём с угрюмой усмешкой размышлял Грир, расхаживая по мостику фрегата. И, конечно, как только он подумал об этом, его канонир оказался тут как тут, взлетев на мостик и уставившись на капитана — хмуро и выжидательно.

Так, как он всегда смотрел.

И совершенно неожиданно этот взгляд взбесил Грира чуть ли не до красных кругов перед глазами. Мгновенно развернувшись, он шагнул к Морану, который, черти бы его драли, даже не подумал попятиться. Да какое там попятиться — и бровью не повёл! Так и обжигал его своими отчаянными глазами, облокотившись на планшир даже с какой-то наглой развальцей.

Грир заставил себя опустить руку и разжать пальцы, вцепившиеся было в батистовую рубаху мальчишки.

— Ты чего ждёшь? — поинтересовался он почти ласково, не отводя взгляда от этих синющих упрямых глаз.

— Жду, когда мы догоним «Маркизу», — без запинки отозвался Моран, вздёрнув подбородок.

— А от меня чего ждешь? — всё тем же вкрадчивым шёпотом осведомился Грир.

Канонир молчал, наконец-то отведя взгляд.

«То-то же», — довольно подумал Грир и тоже умолк. Терпения ему было не занимать, и он совершенно невозмутимо и с удовольствием рассматривал чуть побледневшее тонкое лицо Морана, пока мальчишка не выдержал и снова не полыхнул глазищами:

— Да ничего я не жду!

— И правильно делаешь, — легко и с одобрением кивнул Грир. И даже провёл по его острой скуле костяшками пальцев, от чего парень отшатнулся. — Потому что ты ничего и не дождёшься. — Он выдержал долгую, очень долгую паузу и проговорил, подчёркивая каждое слово. — Пока сам не попросишь.

Как он и ожидал, Моран взвился до самых небес, будто Грир ткнул ему в лицо пылающим факелом:

— Что?! Что ты сказал?!

— Повторить? — со всей любезностью осведомился Грир, чуть наклоняя голову и продолжая внимательно разглядывать своего канонира.

— Чтобы я? Попросил? — продолжал бушевать тот. — Да скорей… скорей… — Он даже захлебнулся, яростно подыскивая слова.

— Скорее ад замёрзнет, я понял, — устало вымолвил Грир, отступая в сторону. Он и вправду ощутил вдруг давящую усталость. И грусть. — Что ж, я сказал, ты услышал. Я подожду. Я умею ждать. Ступай.

— Но… — Моран растерянно моргнул, разжимая кулаки. Весь его пыл как-то сразу угас, в глазах заметалось смятение.

— Ступай, — повторил Грир, отвернувшись, и дождался, когда за его спиной затихнут стремительные шаги канонира.

Потом сам облокотился на планшир.

Устье реки Святого Лаврентия лежало прямо по курсу «Разящего». С рассветом надо было пристать к берегу и поискать здешнего лоцмана, чтоб не сесть на мель.

Грир не знал, что там было на душе у Дидье Бланшара, и что задумал этот шалопай.

Но он твёрдо знал, что готов драться за него, если потребуется, хоть со всей Новой Францией.

— Nombril de Belzebuth! — выпалил Грир любимое ругательство Дидье и тихо рассмеялся.

— Nombril de Belzebuth! — пробормотал Дидье Бланшар, откидывая скрипнувшую крышку окованного железом сундука из морёного дуба.

Всё-таки Грир с Мораном не зря вынудили его купить попугайские тряпки перед губернаторским балом. Теперь он не мог этого не признать.

«Ты стал капитаном», — строго сказал тогда Грир, взглянув на него в упор своими непроницаемыми тёмными, как омуты, глазами, и, проклятие, оказался прав.

Как обычно.

Дидье глубоко вздохнул, рассеянно ероша вихры.

Да, он стал капитаном «Маркизы» и должен был нынче предстать перед односельчанами и родными как капитан, а не как оборванец, бродяга с большой дороги.

Дидье оделся так тщательно, как только мог без большого зеркала и чужой помощи. Невольно ухмыльнулся, вспомнив куаферские ухватки ворчавшего Морана, и решительно высунулся из каюты:

— Эй, Кэл, Сэмми! Подите-ка сюда, вы, бездельники!

Раздался топот босых пяток по палубе, и, взглянув на огорошенные физиономии своих новых матросов, Дидье удовлетворённо хмыкнул, безмерно довольный произведённым впечатлением. Ворот клятого серебристого камзола резал шею похлеще пеньковой верёвки, — и даже шёлковый платок не спасал, — вычурная вышивка царапалась и кололась, манжеты кандалами охватывали запястья. Про кюлоты и чулки с туфлями и поминать не следовало, как про дьяволово измышление… но все эти адовы муки того стоили.

Дидье лихо нахлобучил белую с серебром треуголку, прицепил к голубой расшитой перевязи шпагу и гаркнул:

— Чего застыли, le tabarnac de salaud! К пушкам!

— Есть, капитан! — в один голос проорали Кэл и Сэм, и их пятки вновь пробарабанили по палубе.

А Дидье подошёл к борту «Маркизы» и чуть дрогнувшей рукой навёл подзорную трубу на зелёный берег, где в синевших прохладных сумерках виднелась пристань и деревушка в три сотни дворов — убогое, проклятое, единственно родное на всей земле место.

Красную крышу своего дома, стоящего на отшибе рядом с кузницей, и флюгер на этой крыше — жестяного блестящего петушка — он тоже увидел.

Он сам когда-то прилаживал туда этого петушка, и — глядите-ка! — тот до сих пор бойко вертелся на ветру.

А вон и церквушка с устремлённым к сумрачному предгрозовому небу шпилем. Он помогал кровельщику Рене чинить это шпиль.

А вот и кладбище возле церкви — ряды могильных крестов, под одним из которых спит его мать.

Дидье плотно стиснул губы и махнул рукой Кэлу, беспокойно высунувшемуся из трюма.

Пушка «Маркизы» рявкнула страшно, коротко и неумолимо, и Дидье на мгновенье оглох.

Сэмми навёл пушечное жерло как раз туда, куда он указал — меж двух сосен на пригорке.

С этого пригорка все деревенские мальчишки зимой катались на ледянках…

Столб дыма и земли взвился вверх, и после мига оглушительной тишины стало слышно, как залились паническим лаем собаки и суматошно засуетились, загомонили люди.

Его односельчане, его соседи.

Его родня.

Хотя навряд ли его отец и брат стали бы суетиться пред лицом опасности, — подумал Дидье с внезапной гордостью. Бланшары не из таких.

Живы ли они ещё? Здесь ли они? Здесь ли Инес и Адель?

И Мадлен.

Малышка Мадлен.

Дидье поймал себя на том, что лихорадочно ищет глазами родных среди смятенно толкущихся на берегу людей.

Но его семьи там не было. Более того, все лица — перепуганные, злые, растерянные — были ему совершенно незнакомы. Он никого не мог узнать, как ни вглядывался.