Михаил Голденков - Огненный всадник

— Отчего же! — Иван Милославский возмущенно развел руки. — У нас журавли тоже живут. К северу от Московы есть селение мери Талдом, а рядом с ним есть место, называемое мерей Куркасюнимаа, что переводится как Журавлиная родина. Во там много этих журавлей собирается! Сам видел! Красивая птица!

— А на западе Европы их вообще нет, — повторял Корф, — раньше, говорят, водилось много, но ныне ни во Франции, ни в Англии нет ни единого…

— Странно, — удивился Семен Милославский, — птица вроде не особо промысловая. У нас ее не стреляют. Да и грех такую убивать.

— Убивать вообще грех. По христианским обычаям, — угрюмо отозвался Обухович, до сих пор молчаливо наблюдавший за полетом журавлей.

Лихачев первым пришел в себя, смущенно кашлянул в кулак, зло зыркнул на Милославских. Те медленно опустили головы. Боноллиус вздохнул, провожая журавлиный клин взглядом. Обухович молчал, все еще глядя на удаляющихся к югу птиц, превратившихся в едва заметные точки. Неловкая пауза затянулась. Дьякон вновь нетерпеливо кашлянул.

— Ну, так что, господа? Я же вам как лучше хочу сделать. Вы же умные люди.

— Нам ваши условия уже известны, — ответил Обухович и встал, отвешивая поклон, — честь имею, спадарство!

Когда парламентеры ушли, Обухович собрал всех на совет в своем доме.

Шановное спадарство! Оно, конечно, дешифрованное письмо и булава гетмана могли попасть к царю разными путями, но все это, тем не менее, доказывает, что миссия Кмитича осложняется, и скорой помощи нам не дождаться — война идет уже на Березине и нашим там туго приходится. Нужно рассчитывать только на свои силы в ближайший месяц. Похоже, что царские войска в самом деле ушли далеко на запад, а мы как остров в бушующем море. Однако это не значит, что мы собираемся сдаваться. Пока есть порох и пули с ядрами — будем драться. Волнует меня лишь судьба мирных жителей, женщин и детей. Их надо увести, ибо если московитяне ворвутся в город сами, то нашим мещанам несдобровать.

— Можно сказать? — встал городской судья Галимонт. Облаченный во все черное, с длинным носом, он выглядел как грач. — Я полагаю, что нужно вести разговор о сдаче города, и все на этом. На что надеяться? Что просидим здесь еще неделю или месяц и погибнем?!

— Так, панове, — вскочил пан Соколинский, — мы проиграли, и это надо признать! Надо сдаться, пока москали не злые. В другом случае они нас всех перережут, что православных, что протестантов, что католиков.

— Мы их сильней! — возразил Боноллиус. — Наша сила в том, что за нами правда, Бог, а условиям царя я не верю ни на грош! Хочу напомнить панам историю русских республик Новгородской и Псковской. Ведь тамошние помещики рассуждали точно так же, как вы, паны Галимонт и Соколовский. Новгородские богатенькие бояре полагали, что останутся при своих грошах, власти, земле и при московском царе. Что стало? Напомню! Царь кого выслал, кого казнил, все отобрал и посадил своих людей. Новгород пришел в запустение. Псков помог Василию III в борьбе с Новгородом. Что стало со Псковом? В январе 1510 года сняли вечевой колокол и в Пскове. Город тоже пришел в запустение. Я не верю никаким обещаниям. Нужно надеяться только на себя, на Бога и на помощь гетмана.

— Нет помощи и не будет! — закричал Соколинский, краснея круглым одутловатым лицом. — Откуда она придет? С неба? О себе не думаете, подумайте о женщинах и детях! Не зря солнечное затмение было!

— Женщин и детей будем выводить из крепости под разными видами! — повысил голос воевода. — Если московцы не согласяться принять беженцев, то изобразим, что они сами сбежали из города под власть царя.

Судья и Соколинский продолжали настаивать на капитуляции. Некоторые их поддерживали. Сторону Обуховича кроме инженера держали Корф, Тизенгауз, Оникеевич. Несколько офицеров колебались, не зная, к кому примкнуть. Это окончательно разозлило всегда спокойного воеводу.

— Пока я здесь командую, будете делать то, что я скажу, а не судья! — заключил Обухович. — На этом пока все!

Галимонт и Соколовский остались при своем. Они искренне полагали, что несговорчивая политика воеводы ведет к краху. Эти паны решили создать оппозицию Обуховичу и тайно договориться с царем о сдаче города. Их точку зрения разделяли многие в Смоленске, ибо люди уже отчаялись, и никто не надеялся на благоприятный исход осады.

На следующий день Боноллиус отправился с группой наемных казаков укреплять стены. Однако работа сорвалась. Казаки кричали, что «вся эта праца напрасна», когда целые участки стены не защищены никем.

— Приступить к работе! Нам нужно продолжать работать руками, а не языком! — угрюмо повторял инженер.

Казаки угрожающе обступили Боноллиуса.

— А ты нам тут не приказывай! — кричал тощий, как хлыст, человек с суточной щетиной и длинными слипшимися усами. — Мы не рабами нанимались к вам, а свободными людьми за деньги, вино и хлеб! Где все это?

— Верно, — кричали остальные, обступая инженера, — за последние две четверти не плачено ничего! Может уже и задарма работаем и служим?!

Инженер выхватил шпагу. Казаки замерли на месте.

— А ну, осади назад, а то проткну! — решительно крикнул Боноллиус. — Не хотите работать — идите и скажите пану воеводе. Пусть отдает вас под суд!

— Добре, — кивнул тощий. — Под суд, кажите? Добре, пойдем под суд. Айда, хлопцы, тем более, что судья сам хочет царю сдаться!

— Это кто тебе сказал? — удивился Боноллиус, что этим мужикам известна такая деликатная информация.

— Сам он и говорил! Нехай судит! — усмехнулся тощий, и казаки разошлись.

— Дьявол! — сплюнул Боноллиус. — Наш город все больше напоминает мне пиратское судно.

Дела в самом деле были плохи. Народ бунтовал. Многие наемники, кому не выплатили жалованье за пять четвертей, тайно покинули город, уйдя в лагерь московской армии. От всей немецкой пехоты, двух полков, осталось всего лишь четыреста человек. Ввиду таких обстоятельств Обухович, пользуясь тем, что москвитяне предложили перемирие для уборки трупов, решил вступить с царем в новые переговоры. Призвав на помощь нескольких смоленских обывателей, воевода составил и подписал манифестацию такого содержания, что «осажденные, будучи не в состоянии более выдерживать неприятельских штурмов и нападения, решили вступить с неприятелем в переговоры, но не для того, чтобы так скоро сдаться ему, а для того, чтобы, затягивая переговоры, могли дождаться хоть какой-нибудь помощи и обороны». Воевода рассчитывал затянуть время и таким способом продержаться в течение октября. Он не верил, что король и великий князь Речи Посполитой забыл о Смоленске. Не хотел в это верить.

Большинство же горожан было настроено иначе. Оппозиция под председательством городского судьи и Соколовского уже начала собираться у отцов-доминиканцев на частные сеймики, и здесь было принято решение сдать город царю. Судья даже послал тайного гонца в московский лагерь. Гонец вернулся с подписанным царем обещанием пожаловать своей милостью «судью Галимонта и шляхту, и мещан, и казаков, и пушкарей, и пехоту, которые били челом нам на вечную службу и веру дали, и видели наши Царские пресветлые очи, велели их ведать и оберегать от всяких обид и расправу меж ими чинить судье Галимонту…» и сохранить их «прежние маетности». Под подписью стояла и дата — сентябрь 7163 года.