Михаил Голденков - Огненный всадник

Надежную крепость представлял из себя и Старый Быхов. Тяжело пришлось московитским союзникам под стенами этой фортеции. Крепость этого города была неприступной твердыней, которую обороняли, правда, всего 500 человек — пятьдесет шляхтичей, столько же наемных венгерских солдат и около четырех сотен конных желдаков. Впрочем, им активно помогало и старобыховское мирное население: около тысячи еврейских торговцев и восемьсот мещан. Евреи понимали, что казаки в случае взятия фортеции уж точно их не пожалеют, и активно бились плечом к плечу со шляхтой и желдаками. В расположении защитников было четыре больших и двадцать шесть полковых пушек. Порох защитники изготовляли сами. Быховцы, естественно, отказали на требование атамана Золотаренко сдаться, как и проигнорировали царские грамоты, в которых обещалось сохранить свободу гражданам городка при капитуляции Старого Быхова и предать всех мечу в случае сопротивления.

— Пакуль будзе хлеба, датуль и будзем сядзеть, — отвечали горожане, — а чаркасов государевых мы ня хочам!

И первый приступ на город был успешно отбит.

Хуже дела обстояли под Борисовом, куда пошел воевода Юрий Баратынский с полком солдат и драгун. Под стенами Борисова они разбили корпус Поклонскош, но сам город сколько ни штурмовали, так и не смогли взять. Баратынский запросил подмоги, и царь выслал ему на помощь воеводу Богдана Хитрова и пять с половиной тысяч человек. С их помощью Баратынский вновь пошел на штурм, понес большие потери, но город взял, предав непокорный Борисов огню и разрушению. Борисовский гарнизон отступил за Березину, сжигая за собой мост. Однако московиты быстро восстановили его. Дорога на Менск была теперь открыта для завоевателей, а в самом городе не было практически никого, кто бы мог оказать достойное сопротивление.

Так город за городом, веску за веской, хутор за хутором страна теряла свои земли, обращающиеся в пустыри и заброшенные поля, теряла своих людей: одни гибли в боях, других беспощадно казнили, третьих угоняли в плен, четвертые бежали сами прочь из страны, подальше от всепоглощающего червоного потока войны, а пятые так же наивно, как и могилевчане, полагали, что придет добрый православный царь и всех русин — православных литвин — облагодетельствует. Но уже писали жалобы царю шляхтичи Рославля, Дорогобужа, Белой, Пропойска, Полоцка, которым еще вчера заявляли, что их веру и интересы никто не обидит. Уже с негодованием союзники царя наблюдали, как в захваченных городах с чиновничьих мест выгоняют всех лютеран и католиков и назначают лишь православных московской веры. Уже писал отписки царь с наказом «белорус-цев не трогать», хотя с таким же успехом он мог писать указ о запрете мора, бушующего в Москве.

Поклонский слал листы царю с просьбой о помощи, расписывая ужасы и жестокости поляков на берегах Березины и Днепра. «Ляхи… крестьян православной веры в двух местах, в Бобруйску и в Свислочи, по той стороне высекли», — царапал пером по бумаге Поклонский вечером 23 сентября. В этих строках, как в прозрачной воде Днепра, отражался трясущийся, как осиновый лист, Поклонский, не смеющий носа высунуть за стены города. За городским валом правили бал литвин-ские хоругви и партизаны, коих могилевский пан и называл в своих посланиях ляхами. Но пуще смерти он боялся даже не ляхов, которых в округе Могилева не было практически ни одного человека, и даже не отрядов Кмитича и Гонсевского, а вчерашних мирных крестьян, нападавших на обозы и посты, в плен никого не берущих и не знавших пощады к захватчикам и изменникам. Повстанцы подняли голову в жнивне, месяце, когда сам Бог велел собирать урожай. Но вместо урожая многим литвинам приходилось собирать свои пожитки и бежать. Другие брали в руки не косы, а пищали и бердыши. Даже православные крестьяне, чувствовавшие себя в безопасности в первые дни прихода московского войска, теперь переделывали косы в пики и присоединялись к своим братьям лютеранам и католикам, скрывающимся в лесах.

Казаки, стрельцы, татары и немецкие наемники грабили всех — у успевших накосить сено его забирали для нужд своих конюшен, у имевших достаточно хлеба его забирали для солдат, у запасливых на винные погреба забирали все вино и пили как в последний день… Для некоторых этот последний день и наступал. Московским ратникам не было дела до царских указов, и они беспечно продолжали наживать себе врагов среди собственных союзников все больше и больше с каждым днем. И все чаще и чаще натыкались захватчики на своих повешенных товарищей, на их тела с отрубленными головами, на порубленных саблей в кровавую кашу, с вилами в животе… Все теснее и теснее испуганно жались оккупанты в захваченных крепостях, боясь выезжать на проселочные дороги, в соседние деревни и хутора. Из-за каждого дерева, каждого куста, из окна каждой хаты мог прозвучать выстрел, вылететь стрела, выскочить пешая или конная хоругвь литвинов…

Но армия Радзивилла пока еще не могла ничего поделать с захватившими страну ордами. Словно крохотный челн во время морского шторма, металось маленькое войско Литвы от города к городу, не в силах противостоять многочисленному врагу. О найме войска за границей не могло быть и речи — к лету 1655 года Речь Посполитая вместо запланированных двух миллионов злотых от сбора налогов соберет лишь двести тысяч. Из Польши на помощь никто не спешил, напротив, сейм тормозил выборы великого гетмана, а стало быть, задерживалось и посполитое рушение — мобилизация шляхты. Тем не менее, Януш Радзивилл был в конце концов утвержден великим гетманом. И пусть многим казалось, что в Литву пришел Апокалипсис, Всемирный потоп, грозя оставить от русской Атлантиды лишь несколько маленьких островков, к гетману потянулись люди. Армия увеличилась до 20 ООО человек. Януш Радзивилл после бегства из-под Шепелевичей залечивал рану и набирался сил. Кмитич, в отличие от многих не терявший оптимизма, сейчас, казалось, чувствовал крылья за спиной, громя один за другим фуражные обозы московитов, нападая на их посты и разъезды. Гетман присвоил ему звание полковника, и вот-вот враг будет разбит и побежит без оглядки. Впрочем, молодой полковник пока что очень сильно торопил события.

Оршанский дуб Див не обманул Кмитича. Зима выдалась снежной и морозной. На Коляды, к 25 декабря, под деревьями уже лежали глубокие и чистые сугробы, куда можно было провалиться ногой по самый пах. Белой густой пеленой укрылись луга и поля, крыши домов, деревья, дороги… Как любил это время года Кмитич! Любил с детства бродить с луком по лесным тропинкам, над которыми кружевными белыми арками согнулись под тяжестью инея стволы молодых елей, изучать трассеры заячьих следов, определять, где бегали, а где взлетали тетерева, оставив на снегу росчерк своих крыльев. А как красиво играет солнце на снегу желтыми, голубыми, лиловыми и оранжевыми бликами! И снег уже никогда не казался ему просто белым скоплением мириадов снежинок. Снег… Он покрыл развалины и руины городов и деревень, по которым смерчем прошлась война. Снег скрыл неубранную рожь, непохороненные тела, брошенное оружие. Снег словно вверг Землю в другой мир, смывая кровь, пряча грехи всего года. Мороз… 1654 год заканчивался трескучим, словно залпы мушкетов, морозом. Мороз сковал льдом реки, озера и движение московитского войска. И гетман Януш Радзивилл решил действовать — отвоевать Могилев.