Михаил Голденков - Схватка

— А это… Это убирать некому, — виновато шмыгнул носом мужик, глядя глазами побитой собаки на пана Кмитича снизу вверх.

— А кто же его засеял?

— Так ведь, — мялся мужик, словно его застали на месте преступления, — засеять еще людей хватает. Засеять дело не мудреное. А вот убирать уже некому. В нашей веске из мужиков один я да еще пару человек. А вот в Концах, чье это поле, мужиков нет вовсе. Там только бабы с дитями, старики ветхие да старухи. Да и то немного их там. А мужиков кого москали перебили, а кто и сам убежал в лес к партизанам, а кто просто убежал к ливонам, и может, уже и не вернутся.

— Веска Концы? — Михал усмехнулся, повернувшись к Кмитичу. — Не самое веселое название для поселения.

— Название, как название, — тихо ответил Кмитич, — значит веска в конце дороги находится, за ней тупик.

— Дзякуй за разъяснение, — шутливо поклонился Михал другу.

Кмитич полез в карман, достал горсть серебряных соли-дов, протянул мужчине.

— На, отец. Бери. Все, чем могу помочь.

— Дзякуй, миленький пане! — мужик подскочил, взял деньги, стал целовать руку…

— Но-но, — Кмитич отдернул руку, — это тебе дзякуй, мужик. Дзякуй, что живешь…

Они поехали дальше. Вскоре увидели и вторую группу крестьян: четыре женщины — две пожилые и две молодые — в белых платках сидели с серпами на коленях, отдыхая и тихо пели:

Увидев идущих по дороге литвинских солдат и двух всадников, явно шляхтичей, крестьянки встали, расправляя свои льняные белые платья.

Кмитич снял шляпу, поклонился женщинам:

— Бог вам в помощь!

— Бог сказал, каб ты не отказал, пан! — крикнула самая молодая и бойкая, и женщины звонко рассмеялись.

— Ясновельможные паны! Когда же война уже закончится? — спросила другая девушка.

— Скоро, — ответил Кмитич, — скоро, но не быстро! В ваших местах войны больше не будет, раз мы здесь!

— Дзякуй вам! — крикнули крестьянки, вновь рассмеявшись.

— А сами вы с какой вески? — спросил Кмитич.

— Из Концов мы.

— A-а, вот, значит, кто живет в этих знаменитых Концах! — улыбнулся Кмитич.

— Чем же мы знамениты? — игриво интересовались молодые крестьянки.

— Ну, тем, хотя бы, что у вас из мужиков сейчас нет никого.

— Так, — крестьянки закивали, их глаза застенчиво опустились, словно они провинились в чем, — тут всех либо угоняли в Московию, либо убивали. Было время мы все в лесу сидели, только старики в хатах оставались.

— Я даже стрелять научилась из стрэльбы настоящей, — усмехнувшись, добавила пожилая женщина.

При этом все четыре женщины продолжали дружелюбно улыбаться, словно рассказывали двум молодым панам об обычных вещах… Кмитич весело махнул рукой крестьянкам, Михал кивнул им головой, слегка улыбнувшись, и князья тронулись дальше…

— Жизнеутверждающая сцена. Словно и нет войны, — сказал Михал, когда они проехали отдыхавших селянок, — я уже так истосковался по миру!

Кмитич лишь молча кивнул, слушая, как женщины вновь завели свою песню:

Достаточно теплый августовский день сменился каким-то подозрительно резко холодным вечером. Богуслав сидел, кутаясь в халат, перед ярко пылавшим камином в рабочем кабинете Михала и слушал, как часы бьют двенадцать. Дин-донг-дин-донг… Болтавший без умолка доктор Штеллер, за последних пару лет отлично научившись говорить по-русски, также смолк, слушая мерные удары, возвещающие о начале ночи.

— Уже полночь, — Штеллер проверил свои часы, спрятал их в карман и поднялся из кресла, — ну, я не смею Вас больше задерживать, пан Богуслав. Вы, видимо, притомились и желаете готовиться ко сну?

— Подождите, — Богуслав почему-то не хотел, чтобы Штеллер уходил. Не то, что не было желания идти спать, сколько сам не зная почему, князь боялся остаться один прямо сейчас. Может бой часов так на него подействовал?

— Вы, доктор, что-то там говорили о шаровых молниях?

— Так, — вновь оживился прусский немец, возвращаясь в кресло, — я говорил, даже не про них, а про то, что наука, на которую я так уповаю и в которой ни на йоту не сомневаюсь, в отличие от религии, еще много не познала в нашем мире, как многим ученым самим кажется. Те же самые шаровые молнии! Природа этого явления не изучена. Для меня сие полная загадка. Почему одни шаровые молнии исчезают, хлопнув, как мыльный пузырь, а другие, как разрывное ядро? Почему иная шаровая молния, влетев в окно, также в него и улетает, словно живая? Это все тайна для науки, и говорить, что мы живем в просвященный век еще очень рано. А природа человека! Мы не познали собственную природу, как это не странно! Вспомните наше путешествие в Трансильванию! То ужасное вскрытие могилы вампира, как утверждали местные! Тело женщины и в самом деле поразило меня своей свежестью, словно не три месяца, а три дня назад ее похоронили… А тот странный приятный запах от не менее странной жидкости на дне гроба! Дело в жидкости! Так я тогда решил. Но что за жидкость? Я много над этим думал, расспрашивал специалистов, но в своих поисках не продвинулся ни на дюйм. Только узнал, что подобные случаи описаны некоторыми австрийскими врачами и приставами в Венгрии, Румынии и Сербии.

— Ну, и какое ваше предположение, доктор? — как-то безразлично спросил Богуслав, глядя на огонь. — Черт все-таки существует?

— Вовсе нет, пан Богуслав! Я готов больше усомниться в существование Бога, чем поверю, что наука не сможет найти сему объяснение! — запальчиво выпалил Штеллер.

— Да вы атеист, — усмехнулся Богуслав, обернувшись на доктора, — res plena periculi (вещь весьма не безопасная, лат. яз.). Не боитесь епископского суда и смертного приговора, как первому в мире атеисту пану Лыщинскому?

— Не пугайте, — также улыбнулся доктор, — я же прекрасно осведомлен, что шляхта показала церкви большой кулак и сама судила Лыщинского, вынеся куда как более мягкий приговор. Слава Богу, не в Испании живем!

— Это точно, — кивнул Богуслав, вновь поворачиваясь к камину, — черт, зябко что-то. Уважаю и даже восхищаюсь дерзости и храбрости Лыщинского! Заявить такое! Я вот в последнее время тоже, кажется, становлюсь атеистом. Если Бог есть, то почему столько крови и смертей на земле? Я больше склонен верить в черта, пан Штеллер. Все похоже на его проделки.

— Это потому, что вы потеряли Анну Марию, — грустно кивнул Штеллер, — но Вы, пан Богуслав, забываете, что Бог забирает лучших. И он полностью не властен на земле, он властен на небесах. Здесь же, как Вы правильно заметили, скроее иные силы правят бал. Но мне все-таки кажется, что и они не властны над наукой, ибо тоже где-то как-то подчинены ее логике и структуре…