Джеймс Купер - Том 2. Пионеры, или У истоков Саскуиханны

— И это тоже будет немало! — воскликнула Луиза, улыбаясь.— Но, несомненно, найдется некто, кто возьмет из рук Элизабет управление всеми этими благами.

— Я не собираюсь отвергать замужество, как на словах поступают глупые девушки, которые сами только о том и мечтают с утра до вечера. Но, не давая обета безбрачия, я все равно монахиня, ибо как мне найти себе мужа в наших дремучих лесах?

— Да, здесь вам нет пары, мисс Темпл,— ответил Эдвардс с живостью.— Здесь нет никого, кто посмел бы надеяться снискать вашу благосклонность и назвать вас своей женой. Я уверен, вы будете ждать, пока не появится тот, кто будет вам ровня. А если он так никогда и не появится, вы предпочтете прожить жизнь без спутника, вот так, как вы сейчас живете,— всеми уважаемой, почитаемой и любимой.

Очевидно решив, что он высказал все, что от него требовала учтивость, молодой человек встал, взял шляпу и поспешно вышел. Луизе, возможно, показалось, что он сказал даже больше, чем того требовала простая любезность, ибо она вздохнула — вздох был так тих, что она сама едва его расслышала,— и вновь склонилась над шитьем. Возможно также, что мисс Темпл не прочь была услышать еще что-нибудь,— во всяком случае, взгляд ее с минуту был прикован к двери, в которую вышел молодой человек, но затем она быстро взглянула на подругу. Затянувшееся молчание показало, какую остроту может придать разговору молоденьких девушек, не достигших еще восемнадцати лет, присутствие двадцатитрехлетнего молодого человека.

Первым, кто попался навстречу мистеру Эдвардсу, когда он вышел или, вернее, выбежал из дома судьи, был низенький и коренастый стряпчий с большой связкой бумаг под мышкой. На носу у него красовались зеленые очки, словно владелец их стремился усилить ими свою зоркость, когда приходилось раскрывать обманы и плутовство.

Мистер Вандерскол был человек достаточно хорошо образованный, но тугодум. Что бы он ни говорил, что бы ни делал, он всегда был настороже, потому что в свое время пострадал от своих более шустрых и ловких собратьев, которые начинали свою карьеру в судах Восточных штатов и которые всосали хитрость с молоком матери. Осторожность этого джентльмена сказывалась во всех его поступках, проявляясь в необычайной методичности, пунктуальности, а также и в некоторой робости. Речь стряпчего так изобиловала вводными предложениями, что слушатели еще долго потом доискивались ее смысла.

— Доброе утро, мистер Вандерскол,— приветствовал его Эдвардс.— Сегодняшний день судья Темпл, как видно, целиком посвятил делам.

— Доброе утро, мистер Эдвардс,— если вас действительно зовут именно так, у нас ведь нет тому никаких доказательств, ничего, кроме вашего собственного утверждения, и, если не ошибаюсь, именно под этим именем вы и вошли в дом судьи Темпла,— доброе утро, сэр. Да, судья Темпл сегодняшний день посвятил делам, хотя об этом, собственно, можно было бы и не упоминать, вы и сами успели о том догадаться, как человек наблюдательный,— впрочем, внешность обманчива. Да, судья Темпл посвятил сегодняшний день делам, это верно.

— Вы несете с собой важные бумаги? Не надо ли что переписать? Я к вашим услугам.

— Да, я несу с собой важные бумаги, как вы успели это заметить — ведь глаза у вас молодые,— и бумаги эти надо переписать.

— В таком случае, я сейчас же пройду вместе с вами в контору и возьму наиболее срочные из бумаг. К вечеру будет сделано все, что необходимо.

— Сэр, я всегда рад видеть вас у себя в конторе, как по делу, так и не по делу, хотя вовсе не обязательно принимать у себя на дому каждого: наш дом — наша крепость. Если желаете, готов видеть вас у себя или в любом другом месте, почту это долгом вежливости, но данные бумаги строго конфиденциальные и без личного распоряжения на то самого судьи Темпла — согласно строжайшему его предписанию — их не разрешается видеть никому, кроме тех лиц, для которых это является прямой обязанностью, я хочу сказать — долгом службы.

— Как я понимаю, сэр, я ничем не могу быть вам полезен, и мне остается лишь еще раз пожелать вам доброго утра. Но прошу вас передать мистеру Темплу, что я сейчас решительно ничем не занят и целиком в его распоряжении, поэтому я охотно приму поручение отправиться хоть на край света, если только... если только это не будет слишком далеко от Темплтона.

— Я передам ваше поручение, сэр, я повторю ему все слово в слово. Счастливо оставаться, сэр. Впрочем, одну минуту, мистер Эдвардс,— во всяком случае, все вас называют именно так,— одну минуту. Вы рассматриваете ваше предложение как часть ваших секретарских обязанностей, оговоренных в вашем контракте с судьей Темплом —с предварительной выплатой аванса,— или это предложение услуг должно быть оплачено согласно новому договору между сторонами и уже по исполнении поручения?

— Как будет угодно мистеру Темплу. Я вижу только, что он озабочен, и стремлюсь помочь ему.

— Побуждения ваши похвальны, сэр, насколько можно судить по первому впечатлению, которое часто бывает обманчиво, и делают вам честь. Я не премину сообщить мистеру Темплу об изъявленной вами готовности, юный джентльмен,— полагаю, вы имеете право так именоваться,— и извещу вас о результатах переговоров не позднее пяти часов пополудни сего дня, если богу будет угодно и если вы предоставите мне к сему возможность.

Причиной особой подозрительности стряпчего на этот раз явилась неопределенность личности и положения Эдвардса, но юноша привык к настороженному и недоверчивому к себе отношению, и разговор этот не вызвал в нем досады. Он тотчас сообразил, что стряпчий упорно желает сохранить порученное ему судьей дело в тайне от всех, в том числе и от личного секретаря судьи. Эдвардс слишком хорошо знал, как трудно понять точный смысл сказанного мистером Вандерсколом, даже когда этот джентльмен стремится к ясности своих высказываний, а теперь, видя, что стряпчий намеренно избегает расспросов, юноша вовсе оставил мысль разгадать тайну. Они расстались у ворот, и стряпчий, напустив на себя необыкновенно важный и озабоченный вид, направился в контору, крепко прижимая к боку толстую связку бумаг.

Наши читатели, надо полагать, давно заметили, что юноша питал к судье какую-то необычайно сильную и глубокую неприязнь. Но сейчас, уже побуждаемый совсем иными чувствами, он испытывал острый интерес к состоянию духа своего патрона и жаждал разузнать причину его непонятной тревоги.

Эдвардс стоял, глядя вслед стряпчему, пока тот не скрылся за дверью конторы вместе со своими таинственными бумагами, потом медленно направился обратно к дому и там постарался заглушить любопытство, углубившись в свои повседневные секретарские обязанности.