Джеймс Купер - Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе

— Близится последний час Таменунда! — воскликнул пророк.— Ночь кончилась, наступает день! Благодарю Маниту за то, что появился человек, который сядет на мое место у костра совета. Ункас, внук Ункаса, отыскался! Дай же глазам умирающего орла взглянуть на восходящее солнце!

Юноша легко, но горделиво взбежал на возвышение, откуда мог быть виден всей изумленной и взволнованной толпе. Таменунд долго держал его на расстоянии вытянутой руки, вглядываясь в каждую точеную черту его прекрасного лица ненасытным взором человека, вспоминающего дни былого счастья.

— Не стал ли Таменунд юношей? — вскричал наконец восхищенный старец. — Неужели я видел во сне так много зим? Видел мой народ, рассеянный, как гонимый ветром песок, видел ингизов, более многочисленных, чем листья на деревьях? Ныне стрела Таменунда не спугнет молодую лань; рука его иссохла, как ветвь мертвого дуба; улитка перегонит его в беге. И все-таки передо мной Ункас, такой же, с каким я когда-то ходил на бой с бледнолицыми! Ункас — пума своего племени, старший сын ленапе, мудрейший сагамор могикан! Скажите, о делавары, неужели Таменунд проспал сто лет?

Глубокое, ничем не возмутимое молчание, последовавшее за этими словами, достаточно убедительно показало, с каким безмерным почтением народ воспринял речь патриарха. Никто не отважился ответить, но все, затаив дыхание, ждали, что еще может произойти. Один Ункас, глядя Таменунду в лицо с почтением и нежностью любимого сына, осмелился взять слово в силу своего высокого и признанного теперь сана.

— Четыре воина из рода Ункаса жили и умерли с тех пор, как друг Таменунда водил свой народ на войну,— сказал он.— Кровь Черепахи текла в жилах многих вождей, но все они вернулись в землю, откуда пришли, кроме Чингачгука и его сына.

— Правда. Это правда,— согласился мудрец, чья память, словно яркий луч облака, разогнала сладкие грезы и вернула его к подлинной истории родного племени.— Наши мудрецы часто рассказывали, что в горах, среди ингизов, живут два воина древнего рода. Почему же так долго пустовали их места у костра совета делаваров?

При этих словах молодой могиканин поднял голову, которую из почтения все еще держал склоненной, возвысил голос, чтобы его слышали все, и сказал, словно желая раз и навсегда объяснить поведение своего рода:

— Некогда мы спали там, где можно слышать сердитый говор волн соленого озера. В те дни мы были властителями и сагаморами всей страны. Но когда у каждого ручья нам стали встречаться бледнолицые, мы пошли за оленями обратно к родной реке нашего племени. Делавары покинули ее. Лишь немногие воины остались утолять жажду водой из любимого потока. Предки мои сказали: «Мы будем охотиться здесь. Воды нашей реки текут в соленое озеро. Если мы двинемся на закат, мы найдем потоки, текущие в Великие пресные озера, а там могикане умрут, как морская рыба умирает в прозрачном источнике. Когда Маниту решит, он скажет: «Идите!»— и мы спустимся по реке к морю и вновь отберем то, что принадлежит нам. Вот, делавары, во что верят дети Черепахи! Глаза наши устремлены на восход, а не на закат. Мы знаем, откуда приходит солнце, а не куда оно уходит. Я сказал.

Ленапе слушали его слова со всем благоговением, какое только может вселять в людей суеверие, и втайне наслаждались образным языком, которым молодой сага-мор излагал свои мысли. Ункас пытливым взором следил за слушателями и, убеждаясь, что его краткие объяснения производят на толпу желательное действие, постепенно смягчал тон. Затем, медленно обведя взглядом тех, кто окружал холмик, где пребывал Таменунд, он впервые заметил связанного разведчика. Быстро сбежав вниз, могиканин проложил себе дорогу через толпу, поравнялся с другом и, разрезав его путы яростным взмахом ножа, знаком велел окружающим расступиться. Суровые, настороженные индейцы безмолвно повиновались и снова сомкнули круг, как до появления Ункаса. Юноша взял разведчика за руку и подвел к патриарху.

— Отец,— молвил он,— взгляни на этого бледнолицего. Он — справедливый человек и друг делаваров.

— Он сын Микуона?

— Нет. Он прославленный воин ингизов, и макуасы страшатся его.

— Какое имя заслужил он подвигами?

— Мы зовем его Соколиный Глаз,— ответил Ункас, именуя друга его делаварским прозвищем,— потому что зрение никогда не изменяет ему. Среди мингов он больше всего известен благодаря своему смертоносному ружью, разящему их воинов; они прозвали его Длинный Карабин.

— Длинный Карабин! — вскричал Таменунд, открыв глаза и сурово глядя на разведчика.— Мой сын поступает дурно, называя его другом.

— Я зову другом того, кто доказывает дружбу делом,— негромко, но твердо возразил молодой вождь.— Если делавары рады Ункасу, значит, и Соколиный Глаз находится среди друзей.

— Бледнолицый убивал моих молодых воинов. Его имя прославлено ударами, которые он нанес ленапе.

— Если это нашептал делаварам минг, то лишь доказал, что он -— фальшиво поющая птица,— заговорил разведчик, сочтя, что настало время снять с себя столь оскорбительное обвинение; объяснялся Соколиный Глаз на языке слушателей, но приноравливал свой слог к индейской образности.— Не стану отрицать: я убивал макуасов даже у их собственного костра совета. Но рука моя ни разу не нанесла умышленного вреда делаварам. Это противоречило бы моей натуре, потому что я друг им и каждому, кто принадлежит к их племени.

Тихий одобрительный гул пронесся по рядам воинов, и они переглянулись между собой с видом людей, начинающих сознавать свою ошибку.

— Где гурон? — спросил Таменунд.— Неужели ему удалось заткнуть мне уши?

Магуа, чьи переживания во время сцены торжества Ункаса легче представить себе, чем описать, смело выступил вперед и встал перед патриархом.

— Справедливый Таменунд,— возвысил он голос,— не оставит себе то, что гурон вверил ему на время.

— Скажи мне, сын моего брата,— сказал мудрец, отворачиваясь от угрюмого лица Хитрой Лисицы и радостно вперяя взор в открытые черты Ункаса,— имеет ли чужеземец над тобой права победителя?

— Нет, Пума может угодить в ловушку, расставленную женщинами, но она могуча и знает, как вырваться на свободу.

— А Длинный Карабин?

— Он смеется над мингами... Иди к своим женщинам, гурон, и спроси у них, какого цвета у медведя шкура.

— А чужеземец и белая девушка, которые пришли вдвоем в мой лагерь?

— Должны беспрепятственно уйти по какой угодно тропе.

— А женщина, которую гурон оставил у моих воинов?

Ункас промолчал.

-— А женщина, которую минг привел в мой лагерь? — строго повторил Таменунд.

— Она моя! — вскричал Магуа, торжествующе погрозив рукой Ункасу.— Ты знаешь, могиканин, что она моя.

— Мой сын молчит? — спросил Таменунд, пытаясь прочесть ответ на лице горестно отвернувшегося юноши.