Эмма Орци - Коварство и честь

— Итак, гражданин Рато, что вы хотите сказать и что мне интересно знать?

Рато съежился, словно пытаясь уменьшиться в размерах и заглушить хриплый кашель.

— Вы и без того уже много сказали, — резко бросил Шовелен, — чтобы теперь придерживать язык. И вам нечего бояться. Зато вы много приобретете. Итак, говорите!

Рато наклонился и ударил кулаком по бочонку.

— На этот раз мне заплатят?

— Если скажете правду — да.

— Сколько?

— Это зависит от того, что вы скажете. А если будете молчать, я позову капитана и вас бросят в тюрьму.

Угольщик, казалось, съежился еще сильнее. Сейчас он выглядел огромной бесформенной массой. Шовелен услышал отчетливое клацанье зубов.

— Гражданин Тальен пошлет меня на гильотину, — пробормотал он.

— Какое отношение имеет ко всему этому гражданин Тальен?

— Он ухаживает за гражданкой Кабаррюс.

— Так это связано с ней?

Рато кивнул.

— Что именно? — процедил Шовелен.

— Она обманывает вас, гражданин, — выдохнул Рато и, подобно длинному толстому червю, подполз ближе к террористу.

— Каким образом?

— Она стакнулась с англичанином.

— Откуда вам знать?

— Я видел ее здесь… два дня назад… помните, гражданин, после того, как вы…

— Да-да! — нетерпеливо вскричал Шовелен.

— Сержант Шазо отвел меня в кавалерийские бараки… мне дали выпить… и я почти не помню, что было дальше. Но когда пришел в себя, рука очень болела, и, приглядевшись, я увидел эту жуткую метку… тогда я стоял недалеко от Арсенала… не знаю, как туда попал. Может, сержант Шазо притащил меня туда. Говорит, что я выл, призывая матушку Тео. У нее есть мази для подобных случаев…

— Знаю.

— Я пришел сюда. У меня с головой все еще было неладно… и рука горела огнем… Но тут я услышал голоса… на лестнице. Огляделся и увидел их… стояли на ступеньках…

Рато, опершись на одну руку, вытянул другую в направлении лестницы. Шовелен яростно стиснул его запястье.

— Кто? — выдавил он. — Кто там стоял?!

Он посмотрел в направлении, указанном возчиком, и инстинктивно уставился на ярко горевшую на руке бродяги букву «М».

— Англичанин и гражданка Кабаррюс, — едва слышно, морщась от боли, ответил Рато.

— Уверены?

— Я слышал их разговор.

— И о чем они толковали?

— Не знаю… но видел, как англичанин поцеловал руку гражданки, прежде чем распрощаться.

— Что было потом?

— Гражданка поднялась в квартиру матушки Тео, а англичанин сбежал вниз. Я едва успел спрятаться за кучей мусора. Он меня не видел.

Шовелен разочарованно выругался.

— Это все?! — воскликнул он.

— Республика мне заплатит? — тупо повторил Рато.

— Ни единого су! — рявкнул Шовелен. — И если гражданин Тальен услышит эту милую сказку…

— Я могу поклясться!

— Ба! Гражданка Кабаррюс тоже поклянется, что вы лжете. Кому поверят, ей или такому болвану, как вы?

— Нет! — помотал головой Рато. — У меня есть кое-что еще.

— Что именно?

— Вы даете слово защитить меня, если гражданин Тальен…

— Да, да, я защищу тебя… такие слизняки, как ты, недостойны гильотины!

— Видите ли, гражданин… — продолжал Рато хриплым шепотом, — если пойдете в квартиру гражданки на улице Вильедо, могу показать место, где англичанин прячет одежду и все штучки, с помощью которых изменяет внешность… а также письма, которые пишет гражданке, когда…

Он осекся, явно испугавшись выражения лица собеседника. Шовелен выпустил руку возчика и сейчас сидел неподвижно, молчаливый и угрюмый, сцепив костлявые пальцы. Мерцающий свет искажал узкое лицо, удлинял тени под носом и подбородком, бросал отблески на брови, так что бесцветные глаза, казалось, сверкали неестественным огнем. Рато едва смел пошевелиться, он лежал гигантским тюком в полной тьме вне круга света. Слышно было только его затрудненное свистящее дыхание, прерываемое болезненным кашлем.

Гром гремел уже совсем далеко, но дождь по-прежнему монотонно бил по крыше. Наконец Шовелен пробормотал:

— Если бы я думал, что она…

Но, не договорив, вскочил и приблизился к тюку лохмотьев:

— Поднимайтесь, гражданин Рато! — скомандовал он.

Астматик встал на колени. Сабо соскользнули с ног. Он пошарил по полу и дрожащими руками натянул их.

— Поднимайтесь! — прорычал Шовелен, как разъяренный тигр, и, вынув табличку и свинцовую палочку, нагнулся к свету и нацарапал несколько слов, после чего вручил табличку Рато.

— Отнесите в комиссариат на площади Карусель. Вам дадут с дюжину гвардейцев и капитана. Отправитесь в квартиру гражданки Кабаррюс на улице Вильедо. Найдете меня там. Идите!

Рато дрожащей рукой взял табличку. Очевидно, он сам ужасался тому, что наделал. Но Шовелен больше не обращал на него внимания. Он отдавал приказы, зная, что им беспрекословно подчинятся. Возчик зашел слишком далеко, чтобы пойти на попятный. Шовелену и в голову не пришло, что он может солгать. У возчика не было причин ненавидеть гражданку Кабаррюс, и прекрасная испанка стояла слишком высоко, чтобы ее коснулись ложные доносы. Террорист подождал ухода Рато, после чего поспешно поднялся наверх и позвал капитана Бойе.

— Гражданин капитан, вы помните, что завтра вечером заканчивается третий день?

— Прошу прощения, — проворчал капитан, — что-то изменилось?

— Нет.

— В таком случае, если к концу четвертого дня проклятый англичанин не сдастся, приказ остается все тем же?

— Ваш приказ таков, — громко объявил Шовелен, показывая на дверь, за которой Маргарита наверняка прислушивалась к каждому звуку. — Если английский шпион добровольно не явится сюда, вечером четвертого дня пристрелите пленницу.

— Будет сделано, гражданин, — ответил капитан Бойе и злобно усмехнулся, расслышав из-за двери приглушенный крик.

Шовелен кивнул капитану, снова спустился вниз и вышел в грозовую ночь.

К счастью, буря разразилась после того, когда основная масса зрителей была уже в театре. Представление должно было начаться в семь, и за четверть часа до этого времени граждане Парижа пришли аплодировать гражданке Вестри, гражданину Тальма и их коллегам, поставившим трагедию М.Ж. Шенье «Генрих VIII».

Театр на улице Ришелье был переполнен. Тальма и Вестри всегда были любимцами публики, особенно после их ухода из старой и реакционной «Комеди Франсез». Пьеса Шенье была крайне скучной, но публика не была расположена к критике, и в зале воцарилась взволнованная тишина, когда гражданка Вестри, в роли Анны Болейн, стала читать напыщенный монолог.

Но ее декламация почти не была слышна за ревом бури, и только временами, когда гром стихал, шум дождя становился не слишком приятным аккомпанементом к монологу.