Эмма Орци - Коварство и честь

Вечер, однако, выдался великолепным. Не только потому, что гражданка Вестри была в прекрасной форме. Ложи и партер заполнили прославленные, известные зрители, как ни в чем не бывало прохаживавшиеся в фойе во время антракта.

Казалось, именно сегодня члены Конвента и те, кто заседал в революционных комитетах, а также наиболее выдающиеся ораторы различных клубов решили показаться на публике, веселые, беззаботные, захваченные спектаклем, и это в тот момент, когда голова каждого неплотно сидела на плечах и ни один человек не был уверен, что не застанет, придя домой, наряд национальных гвардейцев, ожидавших его, чтобы препроводить в ближайшую тюрьму.

Воистину смерть маячила везде.

Ходили слухи, что вчера на ужине в честь депутата Баррера из кармана Робеспьера выпала бумага, которую подобрал один из гостей. В бумаге содержался список из сорока имен. Чьих именно — никто точно не знал, как и причин, по которым диктатор носил бумагу с собой, но в антрактах самые незначительные жители Парижа, радовавшиеся своей незаметности, отмечали, что гражданин Тальен и его друзья казались притихшими и раболепными, а те, кто пресмыкался перед Робеспьером, вели себя наглее обычного.

В одной из лож просцениума сидела гражданка Кабаррюс, на которую были обращены все взгляды. И в самом деле, сегодня ее красота ослепляла. Одетая с почти вызывающей простотой, она привлекала внимание мужчин веселым звонким смехом и грациозными, манящими жестами обнаженных рук, игравших с миниатюрным веером.

На сердце у Терезы было необычайно легко. Внимание зрителей было приковано к ней и сидевшему рядом гражданину Тальену. Ее тщеславие было к тому же подогрето визитом Робеспьера в третьем антракте. Правда, он оставался всего несколько минут и почти все это время скрывался в глубине ложи, но все видели, как он вошел, и слышали восклицание Терезы: «Ах, гражданин Робеспьер! Какой приятный сюрприз! Не часто вы делаете театру честь своим присутствием», — слова эти разнеслись по всему залу.

Если не считать Элеоноры Дюпле, чье страстное обожание Робеспьер скорее принимал, чем отвечал таким же, он не обращал внимания на женщин. Таким образом, триумф Терезы был неоспорим. Она жаждала этого величия, видя в нем свое предназначение. Вспомнив, пророчества Шовелена и матушки Тео, она позволила грезам о знаменитом английском лорде медленно потускнеть… неохотно распростившись с ними.

Хотя в душе она неизменно и страстно молилась о их благополучном побеге, некий лукавый демон подталкивал ее под локоть, повторяя вдохновенные слова Шовелена: «Бросьте Алого Первоцвета под ноги коней колесницы Робеспьера, и корона Бурбонов будет вашей»…

И в тот самый момент, когда мысль о том, что эта великолепная голова падет под ножом гильотины и боль раскаяния и сожаления будет сжигать ее душу, она с манящей улыбкой обращалась к единственному человеку, который мог возложить корону на ее голову. Он по-прежнему был в зените славы. Сегодня, когда зрители увидели его в ложе Кабаррюс, оглушительные восторженные крики понеслись с галерки. Тереза наклонилась к нему и кокетливо прошептала:

— Вы можете сделать с этой толпой все, что угодно! Держите в повиновении народ магнетизмом вашего присутствия и голоса. Нет такой вершины, которую вы не могли бы покорить!

— Чем выше вершина, — угрюмо пробормотал он, — тем больнее падать…

— Нужно глядеть на эту вершину, а не в разверзшуюся внизу пропасть, — посоветовала она.

— Предпочитаю смотреть в прелестнейшие в Париже глаза, — ответил он, неуклюже пытаясь быть галантным, — и оставаться слепым как к вершинам, так и к пропастям.

Она с нетерпеливым вздохом притопнула маленькой изящной ножкой. Похоже, судьба на каждом повороте подсовывает ей малодушных, нерешительных мужчин! Тальен пресмыкается перед Робеспьером, Робеспьер боится Тальена. Шовелен мучается расстроенными нервами… Как сильно отличается от них спокойный, владеющий собой англичанин, с его добродушием и завораживающей самоуверенностью! А ведь он заявил, что сделает ее королевой Франции со всеми привилегиями, кроме титула! И сказал это так беспечно, так уверенно, словно пообещал ей приглашение на раут.

Когда через несколько минут Робеспьер вышел из ложи и Тереза осталась наедине со своими мыслями, ей уже не хотелось выбрасывать из головы картину, ставшую такой дорогой для нее. Высокая атлетическая фигура, ленивый прищур смеющихся глаз, узкая ладонь, выглядевшая такой твердой и сильной в водопаде дорогих кружев…

Ах, все! Конец грезам! Больше это не повторится! Он сам разбудил ее, сам бросил жребий, который должен оборвать его прекрасную жизнь, даже в тот час, когда сама любовь и удача улыбались ему губами и глазами прелестной Кабаррюс.

Судьба в обличье единственного человека, которого она могла бы любить, бросала Терезу в объятия Робеспьера.

В следующий момент ее снова грубо пробудили от грез. Дверь ложи резко распахнулась. Повернувшись, Тереза увидела Бертрана Монкрифа, без шляпы, с растрепанными волосами, в мокрой и грязной одежде, и едва успела повелительным жестом оборвать крик, сорвавшийся с его губ.

Обозленная неуместным шумом публика энергично зашикала.

Тальен вскочил.

— Что случилось? — прошептал он.

— В доме гражданки обыск! — поспешно пояснил Монкриф.

— Невозможно! — резко оборвала Тереза.

— Тише! Молчите! — неслось со всех сторон.

— Я прибежал оттуда, — бормотал Монкриф. — Сам видел… и слышал.

— Давайте выйдем, — потребовала Тереза. — Мы не можем здесь говорить.

Она вышла первой. Тальен и Монкриф последовали за ней.

К счастью, в коридоре никого не было, если не считать капельдинеров, сплетничавших в уголке. Тереза, побелевшая как полотно, но скорее обозленная, чем струсившая, потащила Монкрифа за собой в фойе. Там тоже никого не было.

— Говорите! — скомандовала она.

Бертран провел по мокрым волосам дрожащей рукой. Одежда промокла насквозь. Он дрожал от холода и устал так, что едва стоял на ногах.

— Говорите! — нетерпеливо повторила Тереза.

Тальен был почти парализован ужасом. Он ни о чем не расспрашивал молодого человека, только смотрел широко раскрытыми, полными страха глазами, словно хотел вырвать у него слова, прежде чем они слетят с губ.

— Я был на улице Вильедо, — задыхаясь, бормотал Монкриф, — когда разразилась гроза. Пришлось поискать убежища под навесом дома, напротив того, где живет гражданка. Я пробыл там довольно долго. Потом буря немного улеглась… и появились солдаты Национальной гвардии. Я видел их даже в темноте. Они прошли довольно близко от меня и говорили о гражданке Кабаррюс. Потом они перешли улицу и вломились в дом. Я видел в дверях гражданина Шовелена. Он обругал их за опоздание. Всего их семеро, капитан и шестеро солдат, да… и еще тот астматик.