Огюст Маке - Прекрасная Габриэль

Никогда подобная веселость не царствовала в доме простого смертного. Эсперанс сиял радостью. Понти заметил кавалеру неистощимое красноречие Эсперанса. Понти находил превосходным поступок Габриэль. Крильон утверждал, что она должна была так поступить. Эсперанс улыбался и поддакивал тому и другому.

В этот день много говорили, не о Габриэль, потому что Эсперанс искусно прерывал разговор каждый раз, как он направлялся к ней, а о самозванце Валуа, о хитрой герцогине и о всех неприятностях, какие должен был иметь король от этой новой политической интриги. После того как Эсперанс и Понти выразили свою ярость против ла Раме и подивились этому сильному могуществу врага, который, всегда поражаемый, всегда приподнимался, Эсперанс спросил кавалера, каким образом подобный негодяй может причинить неприятности королю.

— Король, — отвечал Крильон, — очень этим озабочен.

— Однако у короля голова славная, — сказал Эсперанс.

— Голова… голова… — пробормотал Крильон.

— Если вы позволите мне говорить, полковник… — сказал Понти.

— Говори, только хорошенько.

— Везде говорят, что король был ранен в голову и что это имело влияние на мозг.

— Это немножко преувеличено, — возразил Крильон, — но ум короля, кажется, ослабел, это верно. Поверите ли, мы чуть не поссорились вчера из-за этой мошенницы Антраг.

— В самом деле? — сказал Эсперанс, краснея.

— Да, король уверял, что эта девушка действительно упала в обморок на балконе из любви к нему и что я клевещу на нее, утверждая противное.

— Вы утверждали противное? — спросил Эсперанс.

— О! Говорю я королю, — если бы я захотел привести ее в чувство, мне стоило только сказать одно слово, произнести одно имя.

— Надеюсь, вы ничего не сказали, кавалер, — отвечал Эсперанс, — потому что это касается моей деликатности.

— Я сказал только это. Король нахмурил брови, натер бальзамом свою больную губу и — пробормотал сквозь зубы: «Каждый раз, как бедный король любим, все стараются убедить его, что он…»

— Что такое? — сказал Эсперанс.

— Полковник хотел сказать: обманут, — поспешил прибавить Понти, — а все-таки жаль, что любезный государь не знает, что такое ла Раме для мадемуазель д’Антраг, и наоборот, потому что, с характером короля, рано или поздно непременно установится связь. Граф Овернский и все Антраги способствуют этому, и тем хуже для маркизы де Монсо.

— Один гвоздь выколотит другой, — сказал Крильон.

— Кавалер! — вскричал Эсперанс. — Умоляю вас быть добрее к самой уважаемой и очаровательной женщине при дворе.

— Он говорит это потому, что она вывела его из тюрьмы. Но полноте великодушничать; если бы она не посадила вас туда, ей не нужно бы было вас освобождать.

— Позвольте мне заметить вам, — сказал Эсперанс, — что между мадемуазель д’Эстре и мадемуазель д’Антраг есть разница, как между ангелом и фурией. В тот день, как мадемуазель д’Антраг будет царствовать над королем, я пожалею о Франции.

— А я жалею о нас, — вскричал Понти, — потому что мы у ней на дурном счету, между тем как маркиза нам покровительствует. Это очевидно, не правда ли, Эсперанс?

— Еще одно слово об этом ла Раме, — перебил молодой человек, — есть у него сторонники, распространяются его истории?

— Все лигеры, все испанцы, множество аббатов, а особенно иезуиты будут его поддерживать.

— Партия большая, — прошептал Эсперанс, — но надо будет сражаться.

— Кстати, о сражении, — перебил Крильон, — знаете, что король, проснувшись сегодня утром, говорил о вас?

— Ему подсказала маркиза, может быть, — заметил Понти, — потому что наверняка она рассказала все, что было известно всем, про свою поездку в Малый Шатле.

— Именно.

— Что же сказал король?

— Король немножко удивился, что вам досталась честь подобного вмешательства, потом передумал и нашел, что сделано не довольно, для того чтобы заставить вас забыть прошлую немилость.

— Не довольно?

— Да, король великодушен в некоторые дни. «Конечно, — сказал он, — молодому человеку должно быть лестно покровительство маркизы, но это не вознаградит его за незаслуженный арест».

— Он сказал: за незаслуженный? Это хорошо! — вскричал Понти.

— «Вот каким образом, добрейший государь на свете, — сказал я королю, — всегда делает немножко зла, замечая того». — «Я ошибся насчет этого молодого человека, и вознагражу его», — прибавил король.

— Это очень хорошо, — сказал гвардеец.

— Это действительно благородно, — прибавил Эсперанс.

— Это справедливо, — сказал Крильон.

— Но я не вижу, почему этот рассказ пришел вам в голову, когда говорили о сражениях? — спросил Эсперанс кавалера.

— А вот почему. Его величество способен предложить вам роту в каком-нибудь полку. Наш великий монарх очень заботится набирать офицеров, и, если находит их красивыми, храбрыми, богатыми, он выхватывает их. Вот вы предупреждены.

— Он меня не прельстит, — сказал Эсперанс.

— О! не говорите этого; он обольстителен, когда наточит свой язык. Я помню, что раз сто он заставлял нас, своих друзей, делать чудеса одним словом, произнесенным особенным образом. Если он предложит вам роту, вы завербованы.

— Пока еще нет, — сказал Эсперанс, улыбаясь, — притом его здесь нет, чтобы мне предложить.

— Его здесь нет, но вы скоро будете в Лувре, и как же вы отказываетесь? Да, вы будете в Лувре. Его величество приказал привезти вас в Лувр как можно скорее, и мы пойдем сегодня же.

— Я пойду, — сказал Эсперанс с такой радостью так скоро найти случай увидеть Габриэль.

— Какое счастье, если бы Эсперансу предложили вступить в гвардию, — сказал Понти, — и если бы я служил под его начальством, как было бы славно служить, какие я получал бы отпуски!

— Экий ты лентяй! — сказал Крильон. — Не будем предвидеть так далеко. Если Эсперанс вступит в гвардию, он будет сначала под моим начальством, и я решительно запрещу ему баловать такого негодяя, как ты; ты уж и то порядочно избалован.

— А наш дворец придется разве бросить? А наши повара, наш погреб и все приятности жизни, черт побери! Эсперанс, не будь слаб, не принимай почестей вместо счастья. Если вы будете моим начальником, как я поеду в вашей карете? Как я буду говорить «ты» тому, кто может меня арестовать? Не будь слаб, Эсперанс.

— Не бойся ничего, — отвечал тот с улыбкой, — я буду остерегаться как огня этих искушений гордости. Почести! Это трын-трава для людей счастливых.

— Настоящая трын-трава! — повторил Понти.

— Какие смешные философы! — вскричал кавалер.

— Бескорыстные, монсеньор, как Аристид и Курий.

— Глупцы, когда вы не будете молоды, когда лишитесь ваших волос и зубов, когда не заставите потуплять глаза ни одну женщину, вы увидите, явится ли у вас честолюбие. Что делать в этой жизни без волос, без зубов, без любви, если не будешь иметь бубенчиков честолюбия? Притом я не знаю, почему этот Понти всегда говорит за двух? Ты беден, неимущ, твоей перспективой даровая постель на каком-нибудь поле битвы, такая постель, с которой не встают, если только ты не отправишься на солому в твой запыленный замок. Эсперанс, напротив, богат, блестящ, капиталист, у него есть все, что у тебя есть и чего у тебя нет. Говори за себя одного.