Огюст Маке - Прекрасная Габриэль

— О государь! — сказала Габриэль, проливая горькие слезы. — Этого оскорбления я не забуду во всю мой жизнь. Вы правы, герцог, все обвиняет меня. Вы имеете право называть меня низкой и вероломной. Да, вы справедливо обращаетесь со мной таким образом.

Майенн, удивляясь даже среди своего гнева, молча смотрел на странную сцену, представлявшуюся его глазам. С одной стороны Габриэль, вся в слезах, ломала себе руки с самым искренним выражением сильной горести; с другой — Генрих Четвертый — бледный, пораженный, потупив голову, более походил на побежденного, чем на победителя, и на лице которого обнаруживались стыд и сожаление в слабости, которая его унижала, в собственных глазах.

— Скажите, по крайней мере, государь, — вскричала Габриэль, — что я не участвовала в засаде, жертвой которой сделался герцог… Возвратите мне честь, государь, мне, потому что я хотела доставить вам дружбу этого благородного человека!

Король понял при этих словах всю обширность своего проступка. Своим неожиданным появлением он разрушил здание, с таким трудом воздвигнутое Габриэль. Какой стыд и какое несчастье!

— Я это и сделаю, — прошептал король прерывающимся голосом. — Я один виноват. Мне дали знать, что маркиза назначила свидание в Монсо; я почувствовал ревность и отправился сюда. Я приехал несколько минут тому назад, все мне здесь показались сконфуженными, никто не хотел мне сказать, где скрывается маркиза. В комнатах не было никого. Я стучу, зову — нет ответа. Мне пришло в голову, что маркиза ищет уединения в своих ваннах. У меня есть ключ от потайного выхода. Я побежал сюда; шум голосов заставил меня отворить дверь…

Майенн сохранял свою спокойную и презрительную позу; принужденная улыбка сжимала его губы; шпагу он вложил в ножны.

— Вы не должны сомневаться, герцог, — кротко сказал король, — вы видите мое волнение, мое огорчение; убедитесь, что я не умею лгать. Я должен прежде всего извиниться перед маркизой, которую, по избытку привязанности, я безумно и недостойно подозревал. А так как вы до некоторой степени имеете право подозревать ее искренность и мою, я вижу только одно средство доказать вам несправедливость ваших обвинений. Сцена происходила между нами без свидетелей; вы приехали свободно, вы свободно должны воротиться, и я предлагаю вам не только моих лошадей, но и конвой с моим королевским словом. Я прибавлю к этому мои извинения, кузен, потому что я виноват и хотел бы ценой королевства искупить мнение, которое я заставил вас иметь о моей любовнице и обо мне.

При этих словах, которые Генрих произнес со всем величием своей души, Габриэль отерла слезы, а герцог с трепетом смотрел на это открытое лицо, на эти ясные глаза, в которых дышало благородство.

— То, что случилось, освобождает вас от всего сказанного, — вскричала Габриэль, подходя к Майенну, — можете взять назад ваши слова, герцог; никто, кроме меня, не узнает их никогда.

Это чистосердечие и порыв этой деликатной и честной души оказали на Майенна глубокое впечатление. Он потупил голову, в свою очередь, и стал вертеть в руках свою шляпу, как настоящий крестьянин, смущенный добротой своего помещика. Ожесточенная борьба происходила в этой надменной душе между гордостью и признательностью. Он оставался неподвижен, бессилен и к хорошему и дурному. Генрих принял эту нерешимость за остаток недоверчивости. Преодолев огорчение, которое это возбуждало в нем, он сказал:

— Может быть, вы боитесь засады вне замка. После того, что случилось, вы имеете право всего бояться, кузен. Я сам вас провожу, моя особа будет отвечать за вашу, и если этого аманата вам достаточно, сделайте знак — я к вашим услугам.

— Вы слишком церемонитесь со мной, государь! — вскричал Майенн, увлеченный благородством подобного предложения. — Я ваш подданный и чувствую, что надо вам служить. Притом, меня почти победили доброта и красноречие маркизы. Вы довершили дело, государь; это я прошу прощения у вашего величества, и вот я у ваших ног, только не знаю, буду ли в состоянии приподняться.

При этих словах, он встал на колени, дрожа от волнения.

— Отлично! Я беру это на себя, — сказал Генрих с глазами, полными слез.

Он действительно приподнял Майенна и обнял его так нежно, что самые жестокие сердца растрогались бы при подобной сцене.

— Какая для меня великая радость, кузен! — вскричал король, беспрестанно обнимая де Майенна. — В королевстве не будет более междоусобной войны, а у меня одним добрым другом больше.

— Как надо благодарить Бога! — сказала Габриэль, с упоением сложив руки.

— Разве вы думаете, что о вас надо забыть? — сказал Генрих, оставляя де Майенна и подбегая к Габриэль, которую он принял к своему сердцу. — Вот, кузен, ангел милосердия и примирения! Вот мой гений-хранитель, самая совершеннейшая женщина во Франции!

— Не я стану это опровергать! — с жаром вскричал де Майенн.

— И ее оклеветали! — продолжал король. — И я приехал к ней неожиданно, чтобы оскорбить ее!

— Я благодарю за это Бога, — сказала Габриэль.

— Я очень страдал, милая душа, но теперь все кончено. После этого горестного испытания мы слишком счастливы, чтобы обвинять друг друга.

— Я попрошу награды для моих доносчиков, — сказала Габриэль, улыбаясь, — потому что они причиной успеха, которого я не могла бы получить одна. Чего вы ищете около вас, государь?

— Я ищу, с кем приехал герцог…

— Я приехал один, государь, — отвечал де Майенн, — я доверяю ангелам, которых я встречаю.

— Мало того, — сказала Габриэль, — герцог принял проводника от меня.

Габриэль вывела короля из грота и указала ему на Эсперанса, прислонившегося к скале со шпагой в руках.

— Так вот любезник, на которого мне донесли! — прошептал король, узнав своего соперника. — Вот тот, который должен был приготовлять вам сменных лошадей, чтобы застигнуть меня врасплох в Париже! Вот тот, кого вы мне предпочитаете! А, ла Варенн! Я должен краснеть…

Он не видал, сколько румянца вызвали эти слова на щеки Габриэль. Эсперанс также отвернулся, чтобы скрыть не свой румянец, а непреодолимую горесть, которую возбуждало в нем присутствие короля и это жестокое пробуждение после стольких чудных мечтаний. Однако, когда, проходя мимо него, Габриэль взяла его за руку, чтобы поблагодарить, он собрался с мужеством и вылил всю горечь своего сердца в безобидном вздохе.

— Мне остается спросить вас, кузен, — сказал Генрих Майенну, — каковы ваши намерения на сегодняшний вечер? Угодно вам ужинать с нами, как с добрыми друзьями, на смех изменникам и негодяям, которые будут беситься, видя наше примирение? Или вы предпочитаете воротиться домой и обдумать?

— Обдумать?.. — вскричал герцог. — Ах! Сохрани Бог, государь! я довольно обдумывал, довольно ночей провел без сна. Здесь должны быть и хорошие постели и хорошее вино.